Гаэтан де Ронсар понимал, какая ужасная борьба происходит в душе Леопарда.
– Имея власть над жизнью и смертью тех, кто находится в моих владениях, я должен был бы перед Богом и людьми задушить вас собственными руками, месье…
При этих словах, сказанных князем очень медленно, Гаэтан гордо вскинул голову.
– Я человек чести, монсеньор, и никогда об этом не забываю. Сразимся в честном бою, и вам не придется запятнать свою совесть преступлением…
– Нет, месье… Фарнелло не бьются из-за столь презренного существа…
На Зефирину оскорбление подействовало, точно удар плети.
– Но, монсеньор, – попробовал протестовать Гаэтан, – перед Богом эта женщина не принадлежит вам…
Зефирина закрыла глаза. Она не сомневалась, что еще секунда, и кровь Гаэтана окропит траву на лугу.
Однако князь, похоже, даже не слышал слов Гаэтана. Знатный синьор, казалось, погрузился в размышления. В какой-то момент взор его обратился в небесную синь, где, высматривая добычу, кружили громадные ястребы; затем князь снова взглянул на Гаэтана и отчетливо произнес:
– Четверо моих людей сопроводят вас во Францию, месье. Одно лишь слово, малейшая попытка к бегству, и они убьют вас как собаку… Если вы попытаетесь вновь появиться в моих владениях, клянусь Юпитером, жизнь ваша не продлится и минуты. Так что будьте довольны тем, что вам сохранена жизнь.
– Позвольте мне хотя бы проститься с ней, – взмолился Гаэтан.
Ответ был неумолим, как нож гильотины:
– Нет.
Зефирина, пригвожденная к месту двумя оруженосцами князя, простонала:
– Гаэтан… Гаэтан…
Словно не слыша стонов молодой женщины, Леопард сделал знак рукой. Четверо его всадников окружили шевалье де Ронсара. Один из головорезов спешился, уступая свою лошадь пленнику, а второй, для пущей предосторожности, связал руки молодого человека.
Долгий прощальный взгляд любимой – вот и все, что осталось Зефирине от ее любви.
Она сказала прерывающимся голосом:
– Вы не имеете права… вы не имеете права… Это был конец.
Четверо всадников и их пленник покинули поляну, перейдя в галоп.
Мирно пасущиеся на лугу овцы расступились, пропуская их, и вскоре стук копыт на дороге совершенно затих.
– Я вас ненавижу… я вас презираю… Лучше убейте меня.
С лицом, залитым слезами, Зефирина осыпала оскорблениями своего мужа. Когда его терпение явно истощилось, князь отдал краткий приказ:
– Avanti[4]…
И, словно в хорошо поставленном театральном представлении, на поляну въехали носилки, запряженные мулами в кокетливой сбруе и с красным плюмажем.
