Бернхард и Цан сидели на стульях, лицом к Фрейтагу. Толстяк поставил мой шезлонг рядом со стулом Фрейтага и налил мне стакан вина. Беседу только что прервал новый взрыв, и все, что услышать можно было, — только шипение лампы.
Фрейтаг повернулся ко мне.
— Хорошо, разговор закончен, — произнес он. — Лидеры групп, участвовавших в вылете, должны сделать шаг вперед. Это нас они должны будут отдать под трибунал.
— Да, — согласился Гёдерт, — именно так и надо поступить.
— Но не означает ли это признания в трусости? — возразил Кёлер.
Фрейтаг замахал руками, почти как итальянец:
— Только суд может выяснить, вели ли себя летчики-истребители как трусы. Он должен сообщить нам, как атаковать противника и является ли каждый, кто вернулся домой, не сбив самолета, трусом. Предположим, вы приближаетесь с задней полусферы и в вас стреляют сотни пулеметов, вы использовали весь свой боекомплект, а тяжелые бомбардировщики все же продолжают катиться вперед и с этим ничего нельзя поделать, — тогда вы должны идти на таран, иначе вы трус.
— Да, — сказал Кёлер, — это то, что он[46] подразумевал в своей телеграмме: предполагается, что мы должны таранить «Крепости».
Внезапно все замолчали и с надеждой посмотрели на меня, как будто я должен был знать ответ. Большие глаза Бесенка, с их обычным испуганным выражением, сейчас особенно внимательно глядели на меня, словно спрашивая: «Это правда?»
Но опять первым заговорил Фрейтаг; он был слишком разгневан, чтобы оставаться молчаливым, ему требовалось выпустить пар.
— Конечно. Они напечатают вашу фамилию в сводке вермахта, и ваш старик получит любезное письмо, которое можно заранее напечатать, чтобы при необходимости вписать только ваше имя внизу. А еще можно сэкономить на таком бесполезном мусоре, как парашюты и спасательные жилеты.
— Я полагаю, что вы больше не будете нуждаться в пушках, — добавил Кёлер.
Бахманн оставался серьезным — цинизм был чужд его характеру.
— Кто мог забить такой ерундой его голову? — спросил он. — Вы же знаете, что он сам был летчиком-истребителем. Как он мог так поступить с нами?
— Рейхсмаршал все еще не понял, что мы перестали летать на бипланах с крыльями на проволочных расчалках, — ответил я, — и что мы больше не сидим в открытых кабинах в мехах и не носим огромных защитных очков. Он, конечно, никогда не носил кислородную маску и понятия не имеет, как мы определяем курс или пользуемся рацией. Так как же можно ожидать, что он поймет характер современной воздушной войны?
