Товарищ пришел к нему на помощь.
— Вася не только по анатомии проваливается. Ты поешь еще колбасы — вот горбушка.
И опять все засмеялись.
Ирина Николаевна повернула ко всем смеющееся лицо, которое говорило, что она не сердится, что ей самой неловко за свою вспышку, и торопливо моргала длинными черными ресницами, незаметно сгоняя навернувшиеся слезы.
— Фу ты… да нет, я не сержусь… Только, право, знаете, иногда думаешь… Смотришь, большой огромный дом, такой значительный, и непременно представляется и жизнь там особенная, значительная, а войдешь, — все то же самое: папаша, мамаша, детишки, прислуга, рога наставляют, в карты играют, ссорятся, все то же монотонное, серое. Уф, я устала от этого…
Был час ночи, когда Ирина Николаевна воротилась домой. Торопливо разделась и натянула одеяло до подбородка, приятно отдаваясь после студеной улицы охватывающему теплу прогревающейся постели.
Она не хотела дать себе сразу заснуть, — хотелось о чем-то помечтать, в чем-то разобраться, — и от времени до времени подымала липко опускавшиеся веки.
«Да, так о чем это я?.. Ну да, ну да, и личной жизни, и личной жизни хочется… Что же тут смешного или стыдного?..»
В ответ бесконечно монотонно и утомительно тянулись дома и все, как один, с бесчисленным множеством чернеющих окон. Об этом что-то говорил студент, только она не могла разобрать.
Один дом — он был коричневый — стал пухнуть, раздаваться, вырос и заслонил все остальное.
«Да ведь так не бывает?..» — подумала она.
Матрена, такая же сонная, медлительная, невозмутимая, как всегда, толкая, отворяла коричневый дом, но, странно, отворяла не дверь, а весь фасад.
«Да ведь так не бывает…» — не то подумала, не то сказала Ирина Николаевна.
«Стало, бывает», — сердито огрызнулась Матрена; и это было убедительно. И, толкнув, отворила всю стену с окнами, водосточными трубами, парадным подъездом, с толстым швейцаром, а там оказался сконфуженный студент Вася, — на голове у него была лысина, а на лысине торчало страусовое перо.
— Ну, господи, да что это такое!.. Стой тут над ними… ведь дожидаются…
Ирина Николаевна на секунду открыла глаза, и они поймали беглым впечатлением грузные груди и голые толстые руки стоявшей над ней Матрены. Оплывающий огарок капал на постель стеарином, и бегло-трепетные тени шевелили сонное, лоснящееся лицо прислуги.
Ирина Николаевна, точно защищаясь, быстро закрыла глаза, но сейчас же села на постели.
— Хорошо.
На стене пробило два.
— Кто там?
