Остальная одежда Бизальцки выглядела так, как я и ожидала: внизу, под бриджами в коричневую и бежевую клетку, сшитыми на английский лад, которые правильнее было бы назвать панталонами, виднелись защитного цвета гольфы, обтягивавшие его мощные икры, а на ногах были сандалеты из грубой кожи. Грудь крест-накрест пересекали два ремня; на одном, более коротком, висел полевой бинокль, на длинном — алюминиевая ботанизирка, напоминавшая солдатский котелок или же посуду из фабричной столовой, да и брякала она точно так же, когда Бизальцки, наконец, сделал несколько шагов мне навстречу.
Он остановился прямо передо мной и, прижав локоть правой руки к телу, выбросил вперед ладонь для приветствия, и лопаточка толстых пальцев, напоминавшая тесно спрессованные сосиски в вакуумной упаковке, оказалась ровно на уровне моей груди.
В ответ я протянула свою руку, схватила ладонь Бизальцки — довольно неловко схватила, потому что места было маловато, — и пожала ее, что для него было, похоже, полной неожиданностью, так как его рука ответила на мое рукопожатие только тогда, когда я уже отдернула свою.
«Ну что ж», — сказал Бизальцки после короткой неловкой паузы; видимо, он хотел, чтобы его возглас прозвучал бодро, но получилось что-то вымученно-сиплое, словно он понятия не имел, что ему теперь делать со мной среди этой бескрайней местности, среди чахлых кустов и топких полей с ручейками навозной жижи.
Я молчала, и Бизальцки, как мне показалось, наугад выбрал какое-то направление. Я пошла за ним, стараясь не отставать, но и не забегать вперед, чтобы видеть его лицо хотя бы сбоку.
Довольно долго, наверное часа два, мы бежали либо друг за другом, либо рядом, не обменявшись ни словом, словно посторонние.
Я, в общем-то, смотрела только на Бизальцки; то, как он вышагивал, выбрасывая вперед длинные ноги, пружинисто сгибая колени, но ступая по земле с величайшей осторожностью, словно под ним была зыбкая почва, заложив руки за спину, низко наклонив вперед голову и механически кивая, напоминало мне либо заводную курочку, либо известное в свое время изображение Ленина в Финляндии, когда он позирует фотографу, пытаясь выглядеть великим мыслителем, который прогуливается, погруженный в решение важных проблем.
Ни единого раза Бизальцки не посмотрел на меня, неотступно глядя на дорогу перед собой.
То и дело он садился на корточки, когда замечал что-нибудь интересное, явно не предполагая, что это может заинтересовать и меня. Издавая малоинформативные звуки вроде «о-о», «ах», «ничего себе», он хватал найденное пальцами или вырывал из земли и тут же складывал в свою алюминиевую банку — неважно, было ли это «нечто» животного, растительного или вовсе не природного происхождения. В эти моменты, которые, впрочем, случались не часто, я от скуки начинала воображать, будто мне повстречалось изгнанное людьми из своего круга, неразборчивое от голода и уже почти обезумевшее человеческое существо, но я ни в коем случае не должна помогать ему в поисках пищи, иначе оно заметит меня, нападет, умертвит и сожрет. Но всерьез углубиться в эти фантазии я не могла. Я ведь понимала, что Бизальцки обо мне попросту забыл. Мое перлоновое платье с глубоким вырезом, а также я сама и хорошая погода — короче, абсолютно все, что не было ползучей тварью или хотя бы не производило хлорофилл, было для Бизальцки пустым местом, то есть ему было наплевать почти на весь мир.
