Возможно, от меня исходил незнакомый запах или змея просто заскучала и ей захотелось что-то предпринять — кто его знает. Известно одно: змея поползла вверх. Напрягая всю силу своих мышц, из которых она, собственно, и состояла, анаконда поднимала свое гибкое, стройное тело, отделяя его от моего, и, вопреки законам всемирного тяготения, устремлялась ввысь, пока ее тело не встало вертикально, балансируя на двух выпирающих позвонках у меня на затылке.
Честное слово, на мгновение я поверила, что это пресмыкающееся, которое согласно своей принадлежности к рептилиям должно ползать, обладает такой силой, что может на доли секунды, а возможно, и на несколько минут полностью преодолеть гравитацию и воспарить над землей, словно йог в автогипнотическом трансе, и подняться еще выше, до круглых шаровидных ламп на потолке этого зала-кала, пролететь сквозь потолок, мимо облаков, мимо Солнца, мимо Луны, прочь из атмосферы, пока не доберется до того пространства, где никакой силы тяжести нет, и будет блуждать по Вселенной в виде созвездия Змеи — знака зодиака, видимого только людям, во Вселенной рожденным.
Голос Бизальцки опустил нас с этих звездных небес на землю.
«Все, достаточно, достаточно», — прокричал он своим обычным пронзительным, стеклянно-стаканным голосом. Едва успело это «достаточно» дойти до моих сопротивляющихся внешним шумам барабанных перепонок, как Бизальцки с вороватой ловкостью протянул свои цепкие пальцы к анаконде, за несколько мгновений до того, когда она, казалось, должна была оторваться от моего тела, и тогда псевдоакробатические прыжки Бизальцки позволили бы ему ухватить лишь ее узкую длинную тень.
Мне стало грустно, хотя я испытывала и облегчение. Конечно, Бизальцки меня освободил, но слишком рано и вовсе не от того, от чего надо было. Опустив глаза, не слыша обращенных ко мне одной восхищенных возгласов, не слыша ликующего свиста, я брела, совершенно оглушенная падением из межзвездного пространства назад на землю, неся в душе оттиск змеиных чешуек, назад к своему месту в середине третьего ряда, мимо пятнадцати или двадцати школьников, которые поочередно вскакивали, стараясь не мешать мне, пока я шла мимо них.
Каланча из седьмого «Б» обняла меня за шею — наверное, чтобы дать мне понять, что и она тоже считает, что я совершила геройский поступок; может быть, она чувствовала, как сильно мне не хватает чего-то такого, что было у меня там, на сцене. Рука каланчи мягкой тяжестью повисла, касаясь моей груди; мне хотелось сидеть вот так долго и не двигаться, и я подумала — наверное, от голода, который снова дал о себе знать, — что от «фальшивой змеи» примерно столько же удовольствия, как и от «фальшивого зайца»
