Опять, в который уже раз, вздрогнул балтийский бомбардировщик: несколько крупных осколков пробили навылет фюзеляж. Самолет, снижаясь, летел. Шоссе и танки на опушке леса уходили под левую плоскость. В дыме и пламени танки врага теряли очертания, плыли. Так в мираже плывет над прицелом цель, когда перегревается ствол пулемета или винтовки. Борзов обдумывал решение. Он спросил стрелка-радиста:
— Ваня, понимаешь обстановку?
— Я понимаю, товарищ командир, — ответил Беляев и добавил:
— Если надо… Если надо…
Эта неоконченность, незавершенность мысли стрелка соответствовали его собственному решению. То, что в критическую минуту ему доверял Беляев и готов был вместе с ним отдать жизнь за Родину, вызвало у летчика такой душевный подъем, что он едва удержался от слов "идем на таран".
Он резко дал левую ногу вперед, двинул влево штурвал. Бомбардировщик должен теперь энергично пойти влево, туда, где на шоссе стояли десятки автофургонов, но он продолжал лететь по прямой, уходя все дальше от линии фронта. Летчик повторил необходимые движения, уже не автоматически, а проверяя себя, как курсант в первом самостоятельном полете. Бомбардировщик не изменял курса.
— Ваня, осмотрись, — неестественно спокойно распорядился летчик.
— Какая-то трубка болтается, не пойму откуда она, — ответил Беляев.
— А ты внимательно, — посоветовал Борзов.
— Тяга это, тяга, — крикнул стрелок-радист, — целый кусок оторван, у самого руля.
Вот почему самолет не слушается!
Огонь больно жжет руки, лицо, ноги, однако летчик все еще рассчитывал овладеть управлением.
— Возьми тягу, тяни, как я скажу, — передал Борзов Беляеву.
— Взял.
— Сильно на себя!
— Не двигается, — ответил Беляев, — где-то заклинило.
Нестерпимая жара. И боль — особенно руки болят, ведь они уже выдержали пытку огнем тридцатого июня, в тот памятный день над переправой.
Когда самолет слушается рулей, он — оружие летчика. ДБ перестал быть оружием. Летчик ничего не мог уже сделать. Минуты, проведенные на горящем самолете, еще на десять километров отдалили балтийцев от линии:
фронта. Дальше нельзя. Надо оставлять самолет, тем более, что языки пламени лижут и комбинезон, и рукавицы, и сапоги. Хуже того — огонь подбирается к бензобакам, и неизбежен взрыв.
Сколько до взрыва секунд?
И он крикнул Беляеву:
— Ваня, оставить самолет!
— А вы?
— Немедленно…
— Есть, — крикнул стрелок и выбросился из самолета.
На флоте закон: командир последним покидает гибнущий корабль. Последним из живых покидал самолет и старший лейтенант Борзов.
