— Начнем, дорогие друзья, — необычно для военных совещаний и особенно для себя сказал генерал-лейтенант Жаворонков. — Я уполномочен передать вам приказ Ставки — бомбардировать Берлин.
Словно пружина разжалась — летчики вскочили, грохнули табуретки, разлетаясь в — стороны, и грянуло громкое и гулкое "ура".
— Да, товарищи, Берлин! — генерал поднял руку, призывая к тишине. Знаете, что говорят фашистские главари? — Жаворонков достал из кителя несколько листков. — Геббельс неоднократно заявлял, что ни один русский самолет не в состоянии достичь столицы Германии, что никто не может преодолеть мощную противовоздушную оборону, опоясывающую район Берлина. А нас с вами вообще не существует, — усмехнулся Жаворонков. — Геринг хвастает, что вся русская авиация уничтожена.
Жаворонков когда-то был комиссаром. Он умел быстро создать нужное настроение, разбередить сердца. Он почти не комментировал слова Геринга и Геббельса, но ясно видел, что летчики испытывали те же чувства, что и он, и не стал больше тратить времени на объяснение обстановки.
— Карту, — приказал командующий авиацией Военно-Морского Флота.
Хохлов опередил офицера штаба и быстро извлек из планшета свою карту, привычным движением распахнул ее и положил на стол перед генералом.
Все увидели: красная карандашная линия вела по квадратам все дальше от островной базы Кагул в открытое море, затем поворачивала к германскому побережью, шла до Берлина.
Жаворонков недовольно скользнул взглядом по лицу Преображенского и спросил Хохлова:
— От кого вы узнали, что предстоит удар до Берлину?
— Ни от кого.
— То есть как ни от кого? Это знали лишь командир и комиссар. Кто из них вам сказал?
— Командир и комиссар ничего мне не говорили, товарищ генерал, ответил Хохлов, не опуская глаз. — Они ничего мне не говорили, но я знал. И все мы знали. Верили. Надеялись. Ждали.
— Да, мы все думали об ударе по Берлину, — сказал Плоткин.
— Давно готовы, — подтвердил Ефремов. Генерал смягчился.
— Ну, добро, — сказал он. — Я уж подумал, что у вас не знают, как хранить военную тайну.
Преображенский кивнул Хохлову, улыбнулся.
Мечта каждого командира — добиться единства взглядов с офицерами. Это очень трудно и не каждому удается. Преображенскому удалось, удалось в самый короткий срок. Жаворонков мог убедиться, что перед ним полк, живущий одной целью, одной волей, готовый решить поставленную задачу.
Снова склонились над картой. Карандаш Жаворон кова двигался по квадратам все дальше от островной базы Кагул в открытое море, к побережью Германии и дальше — к Берлину. Потом обсуждали предстоящий рейд в деталях. Говорили о бомбах, о том, в каком порядке будут стартовать, о подготовке самолетов, об опасностях, подстерегающих в пути. Ведь все понимали, что рейд на Берлин — на грани возможностей и людей, и техники.
