Командир и политрук пресекли все эти «подвохи» и «подкопы». Когда после длительных обсуждений список командируемых наконец утвердили, к капитан-лейтенанту явился Журавлев. Теперь он уже ничем не походил на того лешака-печорца, каким он недавно явился в отряд. На его широчайших плечах аккуратно лежал форменный балтийский воротник. Золотые буквы на бескозырке сияли. Клеш на брюках был сантиметров в тридцать пять, никак не меньше установленного. Щеки его были гладко выбриты; казалось, ему даже меньше лет, чем на самом деле.
— Ну что вам, Журавлев? — спросил капитан-лейтенант.
Глядя куда-то в угол потолка, Журавлев сначала завел окольный разговор о стрельбе, о том, что у вчерашней винтовки надо подпилить «на ноготь» мушку, еще о чем-то… И только когда Савич повторил свой вопрос, скобарь низко нагнулся к нему.
— Товарищ нацальник, — убедительно и таинственно зашептал он, — а цем же я-то хуже других? Што ж, они святые, што ли? Велите, товарищ командир, и мне с зонтиком прыгать, а то мне горазд обидно!
Капитан-лейтенант отказал наотрез: список заполнен — это раз, а во-вторых, для выполнения задания намечены прежде всего люди, уже прыгавшие с парашютом.
— Ну пойми ты сам, Журавлев! — убеждал его Савич. — Ведь ты же не летчик, не парашютист, ведь ты же никогда в жизни с самолета не прыгал!
Скобарь кивал на все головой.
— Ндда-а… Какой я летцик! — покорно говорил он. — Это великое дело — по небу лятать. Где нам! Верно, не прыгал, николи не прыгал! Ну, прыгну, товарищ нацальник! Прыгну! Куда прыгать-то? Не вверх же — вниз, на тую же зямлю! Вот, ей-бо, прыгну!
Наконец Савич согласился включить Журавлева во вторую очередь, в резерв, на тот случай, если кто-либо выбудет из списка. Впрочем, капитан был уверен, что этого никогда не случится. Но дело обернулось иначе.
Разговор происходил в пятницу, а во вторник на следующей неделе Савич и Вальде проводили Журавлева с укромного озерного аэродрома в дальний полет.
Было раннее свежее утро. Пахло водой и лесом. На востоке тяжело гремело: били форты крепости.
Первым в кабину сел Джемс Гаррисон, американец, давно живший в СССР. Он сел прямо и строго окликнул:
— Алло! Джонни, ну!
Иван Журавлев поцеловался с Савичем, с политруком и непринужденно стал одной ногой на крыло «эмбеэр»[2], точно это был не самолет, а самая простая псковская «бяда», телега.
— Ай, братки! — вдруг дружелюбно подмигнул он провожавшим. — Цаво я вам скажу? Не голосите вы тут по мне до времени. Я што тэй колобок: от бабки ушел, от дедки ушел, а от этой цухны… и делов нет — уйду! Ну, цаво там? Трогай с богом!..
