Поднимаясь, я бросил взгляд на книжки, разбросанные на столе. Это были учебники, — за исключением одного потрепанного тома, который назывался «Иллюзия правосудия» Уго Блейна.
— Ты что, читаешь эту книгу?
— Я нашел ее внизу, в библиотеке.
— И она настолько тебе понравилась, что ты принес ее сюда, в свою комнату?
Джонни кивнул.
— Ну а что ты думаешь о Блейне?
Он вновь насторожился. Затем осторожно ответил:
— Не думаю, чтобы я его до конца понял, но он… он… но в нем есть кайф.
«Да, в нем есть кайф, — добавил я про себя. — Как от кокаина или удара в нижнюю часть живота…»
Стоктон ожидал меня в кабинете. На подоконнике сидел молодой человек с превосходной застывшей улыбкой, которая выгодно обнажала белые зубы на фоне кожи оливкового цвета.
Стоктон коротко представил нас друг другу.
— Мистер Данбар, мистер Шарпантье, учитель Джонни.
Морис Шарпантье слез с подоконника и, семеня, подошел ко мне.
Он был похож на провансальца со своими густыми темно-каштановыми волосами, завитки которых скрывали кривизну его черепа, и карими глазами, в которых озорные огоньки пускались в пляс по малейшему поводу.
— Мне кажется, вы удивлены, почему у Джонни оказался учитель-француз? — спросил он, медленно растягивая слова, демонстрируя теплые полутона приятного, окрашенного милым тембром голоса. Он произносил, конечно, английские слова, но его плаксивый, носовой акцент и все согласные были несомненно французскими.
— Сейчас так много мужчин занято на военных работах, что нам просто повезло с Морисом, — сказал Стоктон. — Он — внук одного моего парижского приятеля, и мне хотелось, чтобы он услышал ваш вердикт в отношении Джонни.
— Боюсь, никакого вердикта не будет, — ответил я и сел в кресло возле камина. — У меня сложилось впечатление, что во время ночной бомбардировки что-то произошло, но Джонни не хочет мне рассказать, что именно, что там было — понятия не имею, и кто вообще может знать об этом, если Джонни — единственный оставшийся в живых.
— Вы правы.
Стоктон пустил по кругу свой портсигар.
— Я разговаривал с пожарными, которые вытащили его из-под обломков. Они не заметили ничего необычного.
Повернувшись к Шарпантье, я спросил:
— А каковы успехи Джонни в учебе? Он быстро соображает?
— Средний уровень. Особые способности проявляет во французском, латинском языках, математике. Труднее с немецким. Вот все, чему я его обучаю. Может, у него выработалась безотчетная неприязнь к немецкому, языку нацистов?
— Вы, по сути дела, были единственным, кто видел, как Джонни растворился в воздухе у вас на глазах. Как это произошло?
