Имена некоторых из авторов книг на полках меня удивили. В частности Марджори Блисс. В литературном мире она была тем, чем не был Эрик Стоктон, — уныло сентиментальной, с припадками дурманящего оптимизма, показной скромностью и глупостью. Она не писала книги, — она сюсюкала, как это делают некоторые писатели-женщины, и публика все это проглатывает. И та же публика позволяет книгам Эрика Стоктона, отличающимся проникновением в самую суть предмета, легкой ироничностью, невостребованно пылиться на полках.
— Садитесь, пожалуйста. И дайте мне вашу руку.
Прикосновение руки Алисы было нежным и приятным, но раствор йода ожег ранку, что навело меня на мысль о тех настоящих ранах, которые мне приходилось видеть в жизни. Теперь установился мир, и мы уже не можем принимать все это так близко к сердцу.
— Джонни с каждым днем становится все хуже, — сказала она, тяжело вздохнув. — Он никогда себе прежде ничего подобного не позволял!
Когда она склонилась над бинтом, перевязывая мне руку, пламя камина позолотило волоски, выбившиеся из ее прически, линию щеки и подбородка. Боже, как давно я не сидел, так уютно устроившись у камина, с девушкой, держащей мою руку в своей…
Но ее мысли были далеки от моей персоны.
— Вы, если можно, не говорите об этом дяде Эрику. Он ужасно рассердится на Джонни, и это расстроит тетушку Франсес. Ей и так пришлось немало пережить.
Пальцы ее, завязывающие бинт, дрожали. Только сейчас я осознал, какое нервное напряжение ей приходится испытывать. Но она не выдавала себя ни голосом, ни выражением лица.
Она отпустила мою руку, и уютная иллюзия интимности улетучилась.
— Благодарю вас. Конечно, я ни слова не скажу об этом вашему дяде, если вы этого хотите. Но вы уверены, что для Джонни будет лучше, если его родителям станет известно все о нем? Ведь ему нужна помощь, от кого бы она ни исходила.
Она медленно, не спуская глаз с огня в камине, ответила:
— Значит, вы считаете, что мы к нему дурно относимся?
Я удивленно посмотрел на нее.
— Вы полагаете, — сказала она, принимаясь внимательно изучать мое лицо, — что мы ничего не знаем обо всех тех сплетнях, которые о нас здесь распространяют? То, о чем многие думают, когда мальчик убегает из дома три раза за четыре недели? Теперь уже четыре… Что-то здесь не так либо с ним, либо с нами. Вы видели Джонни. Не вызывает сомнения, что он вполне нормальный мальчик, но, вероятно, он чего-то… боится. Чего же? Чего он опасается? Кого? Кроме нас, членов его собственной семьи? А все вокруг уверены в одном: будто мы его терроризируем.
