Время текло для них неприметно. Иногда Елена горевала, что вскоре забудет свой славянский язык, и Антонио в угождение ей выучил несколько морлацких слов.
Однажды, это было летом 1717 года, Антонио работал на большой марлийской машине. К нему подходят какие-то иностранцы. Один из них, одетый проще других, отличался сановитостью и благородным видом. Он входил во все подробности устройства машины, любопытствовал узнать в точности законы, по которым она составлена, рассматривал все орудия. Он говорил чрез переводчика, но Антонио понимал большую часть слов его – они были славянские – и предупреждал ответами перевод вопросов. "Откуда ты родом"? – спросил его с приятною улыбкою иностранец. "Я венециянец, синиор", – отвечал он. "Как же ты понимаешь мои слова?" – "Не диво, – отвечал отец мой, – вы говорите наречием славянским, похожим на язык жены моей; она морлачка, славянка, и поймет вас еще лучше моего". – "Хотелось бы мне увидеть землячку, славянку, – сказал иностранец с возрастающим участием, – где твоя жена?" – "Мы живем недалеко отсюда, и, если синиор не погнушается нашим простым обедом, мы угостим его славянскими пирожками, каких, конечно, нет на столе регента Франции". – "Хорошо, – сказал иностранец, – ударил адмиральский час, и я охотно принимаю твое приглашение. Пойдем!" – "Нет! – сказал Антонио. – Ваш час ударил, а наш еще не пробил. Я не смею до звонка отлучиться от работы". Один из провожатых незнакомца сказал Антонио по-французски, что он может отлучиться до срока в угождение почтенному посетителю, но иностранец никак не хотел этого дозволить, похвалил прилежание мастера и для сокращения времени сам занялся его работою.
Ударил обеденный колокол; отец мой сложил инструменты и пригласил своего гостя пойти за ним. Провожатые хотели идти туда же, но он велел им дожидаться его возвращения и пошел в жилище бедности, довольства и благополучия. На пороге встретила их Елена, бросилась в объятия мужа, не обращая внимания на пришельца, стала целовать его и отирать пот с его лица. "Вот, Елена, – сказал отец мой, – я привел к тебе гостя, твоего земляка: он хочет пообедать с нами". – "Вы славянин? Морлак?" – спросила Елена с радостным трепетом. "Славянин, хоть и не морлак, – отвечал иностранец, поцеловав ее в лоб, – я русский, москвич, и тебе не чужой! Слыхала ты о русских?" – "Как не слыхать! – воскликнула Елена. – Говорят, они народ добрый и хотят освободить всех наших земляков от ига турецкого. А царь у них, сказывают, куда смышленый и умный человек. Добро пожаловать, господин москвич! Прошу не погневаться на нашу простую славянскую пищу, мы подносим ее вам с любовью и уважением". Сели за стол. Иностранец кушал и пил охотно и не мог нахвалиться пирожками изделья хозяйки. "Послушай, – сказал он Антонио, – наш царь берет в службу хороших и трудолюбивых мастеров: не хочешь ли ты к нам определиться? Тебе на Руси будет житье привольное, и Елена твоя заживет там как дома. Вам здесь оставлять и терять нечего. Подумайте, и если найдете, что это вам выгодно, то приходите завтра в квартиру царя в Париже, подле арсенала, да спросите Петра Михайлова, а я между тем поговорю о вас с царем и уверен, что он вам не откажет". Супруги не могли еще образумиться, как незнакомец, простясь с ними, вышел из их дому. Чего тут было долго размышлять?
