Пэм смутилась.
— Ах, наверно, я все перепутала. Я вспомнила про белого коня. И все такое.
— Белого коня? Какого еще белого коня?
Пэм залилась краской и опустила ресницы.
— Да это просто так. Кто-то что-то говорил — наверно, я перепутала, не поняла.
— Попробуй-ка этот чудесный салат, — посоветовал Дэвид.
В жизни иногда случаются престранные вещи — услышишь неожиданно что-нибудь, и вдруг через день снова тебе кто-то говорит то же самое. Со мной такое произошло на следующее же утро. Позвонил телефон. Я ответил.
— Это Марк Истербрук?
— Да. Миссис Оливер?
— Марк, я насчет этого благотворительного праздника. Я поеду и буду надписывать там книжки, если Роуда уж так хочет.
— Очень мило с вашей стороны.
— Обеда, надеюсь, не будет? — спросила миссис Оливер с опаской. — И пусть они меня не тащат в «Розовый Конь» пить пиво.
— Как «Розовый Конь»?
— Ну, «Белый Конь». Мне от пива становится худо.
— А что это такое «Белый Конь»?
— Какой-то бар — разве он не так называется? Или «Розовый Конь»? А может, я напутала. У меня такая путаница в голове.
— Как поживает какаду? — спросил я.
— Какаду? — недоуменно откликнулась миссис Оливер.
— А мяч для крикета?
— Ну, знаете ли, — с достоинством проговорила миссис Оливер. — Вы, наверно, с ума сошли, или у вас похмелье, или еще что. Розовые кони, какаду, крикет.
Она сердито повесила трубку. Я все еще раздумывал о «Белом Коне», о том, как я о нем услышал сегодня снова, когда опять раздался телефонный звонок.
На этот раз звонил мистер Сомс Уайт, известный стряпчий, который напомнил мне, что по завещанию моей крестной я могу выбрать три картины из ее коллекции.
— Ничего особенно ценного, конечно, нет, — сказал мистер Сомс Уайт своим меланхоличным, скорбным тоном. — Но, насколько мне известно, вам нравятся некоторые картины покойной.
— У нее были прелестные акварели, индийские пейзажи.
— Совершенно верно, — отвечал мистер Соме Уайт. — Подготавливается распродажа имущества, и не могли бы вы сейчас подъехать на Эллсмер-сквер…
— Сейчас приеду, — сказал я Работать в это утро все равно не удавалось.
С тремя акварелями под мышкой я выходил из дома на Эллсмер-сквер и столкнулся нос к носу с каким-то человеком, поднимавшимся по ступенькам к двери. Я извинился, он тоже извинился, и я уже окликнул было ехавшее мимо такси, как вдруг меня что-то остановило, я быстро обернулся и спросил:
— Привет, это вы, Корриган?
— Я. Да… а вы… вы — Марк Истербрук.
Джим Корриган и я были приятелями, когда учились в Оксфорде, мы не виделись уже лет пятнадцать.
