Она поднесла вырезанную из черепахового панциря вещицу к свету окна, располагавшегося довольно высоко в стене туалетной комнаты. В зубцах гребня запутались три светлых волоса. С победным восторгом Равенна сняла их с расчески и зажала в ладони, удивляясь тому, как не похожи эти золотые нити на ее собственные волосы.
Внезапно послышавшиеся голоса заставили заледенеть ее кровь. Равенна уставилась на дверь гардеробной. Звуки то приближались, то удалялись, и она отчаянно пыталась определить, не находится ли их источник на лестнице в башню, или же она слышит лишь эхо, создаваемое движениями слуг. Голоса сделались громче, и вдруг раздавшийся скрип петель парализовал ее.
– Кевин, скажи Гривсу, чтобы приготовил наверху ванну и подал сюда обед. Сегодня я останусь в своих комнатах. – В голосе мужчины угадывался сдерживаемый гнев, он словно сосулькой пронзил Равенну ледяным страхом.
– Хорошо, милорд. Я пришлю наверх лакея, чтобы занялся очагами. Мы не ожидали вашего раннего возвращения, иначе камины были бы уже затоплены.
– Отлично. Отлично, – отозвался властный голос.
Двери скрипнули, закрываясь. Наступила тишина.
Равенна не смела вздохнуть. Осуществились самые худшие ее опасения. Владетель Тревельяна вернулся в свою спальню, и она попалась – в его собственной гардеробной.
Встав на стул под небольшим двойным окошком, она поглядела вниз. От усыпанного гравием двора ее отделяла сотня футов. Верная смерть. Неслышно девочка соскочила вниз, коснувшись пола грязными босыми ногами. Из башни можно было выйти лишь тем же путем, которым она вошла сюда: через спальню и прихожую, вниз по крутой винтовой лестнице.
Равенна подобралась к двери гардеробной под звуки сердца, выбивавшего в ее груди тяжелое стаккато[26]. Что он сделает, когда поймает ее? Воров иногда вешали. Значит, ее тоже повесят, или он все-таки помилует ее. Она заглянула в комнату.
Тревельян стоял возле окна. Равенна редко видела своего господина, она встречала его не более двух или трех раз, но он всегда производил на нее впечатление. Не слишком рослый, он всегда казался каким-то особенным; что-то злое в изгибе бровей, властный, пожалуй, даже жестокий блеск красивых голубых с зеленым отливом глаз, вполне убеждал ее – да что там ее, всех жителей Лира – в том, что он дьявольское отродье.
Сюртук и черный шейный платок были брошены на постель. Сам хозяин в тонкой батистовой рубашке, узорчатом жилете из черного шелка меланхолично застыл у окна, разглядывая сквозь тонкий туман далекий огамический камень. Пожалуй, эта одинокая фигура даже вызвала в ее сердце жалость. Крепкие ноги в черных брюках, руки, скрещенные на груди, профиль – когда он чуть поворачивал голову – точеный и мужественный, длинные, до плеч пшеничные волосы, зачесанные назад – так, словно он привык в досаде отбрасывать их рукой. Ну, а выражение глаз – сиротское.
