Дым, впрочем, скоро рассеялся. Красвелл стоял передо мной, примерно на том же расстоянии, но меча у него уже не было, гладиаторский костюм был изодран и в нескольких местах прожжен, а по рукам струйками стекала кровь.
Его взгляд мне очень не понравился. Должно быть, я перестарался и слишком сильно задел его самолюбие.
— Ну, дружище, — сказал я, — это не по правилам. Ты опять перепрыгнул главу. Так не пойдет. Отмотай назад, туда, где мы остановились.
Почему-то это прозвучало совсем не так убедительно, как я хотел.
— Мы пленены и осуждены на смерть, Неллпар, — ответил он. — Мы в логове Зверя, и спасения нет. Я лишен Меча, а ты — магической силы. Голыми руками Зверя не остановить, Неллпар. Это конец!
Его глаза сверкали, взгляд был устремлен на меня. Я попытался отвести глаза, но не смог.
Его подсознание, уязвленное моими бесконечными издевательствами, собрало все силы мозга, чтобы подавить меня.
Он, наверное, и сам не понимал, как отчаянно ненавидит меня.
Впервые за все время я усомнился — а имею ли я право вторгаться в его воображение? Конечно, я хотел ему помочь… Но ведь сны — это святое…
Сомнения размалывают уверенность. Неуверенность открывает двери страху.
Шепот… Стив?
«…если позволишь подчинить свое сознание…»
Мой голос:
«…кандидатом на койку в соседней палате…»
«…если ты ему поддашься…»
Черт, а ведь Стив не захотел сам залезать сюда! Надо бы сказать ему пару ласковых, когда я выберусь отсюда… если выберусь… Вся эта забава казалась мне все менее и менее занимательной.
Стив:
«…симпатическая магия… воображение… если во сне Красвелла какое-нибудь чудище убьет главного героя — то есть его самого, — он уже не проснется…»
И вот — это случилось. Герой должен погибнуть. Погибнуть для того, чтобы я погиб вместе с ним. Но он же не может убить меня! Или может? Откуда Блэкистону знать, какие силы разбудит видение Смерти во время слияния двух сознаний?
Психиатры утверждают, что глубоко в подсознании каждого человека таится стремление к смерти. А здесь оно вовсе не считало нужным таиться. Оно смотрело на меня горящими глазами Красвелла.
Он пытался уйти от реальности в мир иллюзий, но не сумел. Только смерть могла бы стать для него спасением…
Паника открыла сознание Красвелла для бунтующего, надорвавшегося, жаждущего смерти воображения. Он поднял руку в величественном жесте, полном шекспировского трагизма, — и явилось чудовище.
Реалистичность этой сцены далеко превосходила все, что он создавал до сих пор. Это была его последняя песня, и он поработал на совесть.
