— За клюквой я шла.
— За ягодой — зимой, — Гаральд рассмеялся. — Странные вы, ингерцы, всё у вас не так.
— А у нас в печище свеев странными людьми называли; говорили, будто они в норах живут.
— Ну, и правду сказывали твои соплеменники? Нет, такого народа, как вы, ингерцы, я ещё не встречал.
— Я не ингерка, я словенка, — гордо возразила Наумовна. Хозяин был сегодня в добром настроении, поэтому она не боялась спорить с ним.
— Вы все, кто живёт по берегам того моря, что называете вы Невом, для нас ингерцы. Ты ведь до прошедшей осени в Черене жила?
— Да, но родом я из печища.
— А у твоего печища название есть?
— Нет. А зачем оно?
Свей ещё раз засмеялся и свистом послал собаку вперёд.
— Возвращайся домой, Герсла. Я слышал, что Эймунда приготовила для тебя работу.
Гаральд скрылся за деревьями так же бесшумно, как и появился. Он был хорошим охотником, таким же, как Радий, а это, по словам Гореславы, считалось высшей похвалой.
Ко двору Наумовна бежала, но на пастбище пришлось ей приубавить шагу из-за кочек, что спрятал снежок.
За её спиной послышался молодецкий свист; Гореслава обернулась и увидела Эрика. Он придумал странную забаву: взнуздывал лошадь, становился на лыжи и, погоняя коня вожжами, заставлял везти себя. Вот и теперь свей изо всех сил погонял гнедого жеребца, на удилах которого уже появилась пена. Возле Наумовны он придержал лошадь и предложил довезти до Сигунвейна. Девка согласилась и, пыхтя, забралась на тёплую лошадиную спину. Эрик стегнул гнедого вожжами, и тот галопом поскакал к поселению через заснеженное поле.
Конь с шумом остановился подле Гаральдова двора, чуть не сбив с ног Гевьюн. Свейка даже в сторону отойти не захотела, так и стояла посреди дороги в рогатом наголовнике и тёмно-синем фельдре, подбитом лисим мехом; лишь большие глаза удивлённо смотрели на Эрика, от чего сделались ещё больше.
— Эрик, а Йонас уже знает, что ты без спросу взял его коня? Если Маак сломает ноги, то долго тебе не возвращаться в Сигунвейн.
— Отец знает.
— Всё равно будь осторожен. Я знаю, ты любишь кататься у фьорда, но лёд там ещё слишком тонок.
— Спасибо за заботу, но я уже вырос, чтобы мне указывали женщины.
Гевьюн промолчала; только чуть дёрнулась родинка над губой.
Между тем Гореслава осторожно соскользнула в снег и пошла к становику, но хозяйка удержала:
— Постой, Герсла, Эймунда звала тебя. Поторопись, не век тебе, словно вольной, гулять.
— А я почти вольная птица, госпожа, захочу и улечу отсюда.
