Утром сереньким, облачным выехала со двора телега, Саврасой запряжённая, и осталась девка одна в плотниковой семье.
С утра до вечера помогала Гореслава помогала Белёне Игнатьевне по хозяйству, а после гулять уходила. Чаще всего к граду ходила или же к Быстрой.
… Вечер был свежий, чуть прохладный: стрибожьи внуки над Невом играли. Наумовна шла по берегу Тёмной, цветы поздние собирала, не для снадобий, для себя. С тех пор, как Изяслава встретила, травы только для венков и красы собирала.
Берёзки тоненькие тихонечко листочками шелестели, веточки по ветру клонили, а за ними ели могучие лапами качала. Где-то недалече выселки были.
Гореслава к самой реке подошла, птичьим пением на островках заслушалась, как вдруг долетел до неё голос девичий. Чисто песня лилась, словно речка лесная по весне.
…По широкому Неву — морю
Ладья белая плывёт,
К берегу бежит родному,
Словно лебедь белая.
Но бушуют ветры лихие;
Прочь от миленьких несёт.
Погибает лебедь белая;
Вода тёмная к себе зовёт.
Протяну я руки белые,
Полечу над Невом — морем.
Но далече ладья быстрая,
Не увидеть мне смелых гребцов…
Девушка подошла к зарослям кустарника и раздвинула ветви. Она увидела певунью, сидевшую на одном из островков Тёмной. Девка, очевидно, услышала шелест листьев и замолчала. Она подняла глаза и посмотрела на Гореславу. Они у неё были голубые — голубые, чище и ярче, чем у Изяслава. Сама певунья оказалась светло-русой, статной, примерно таких же лет, что и Наумовна.
— Как зовут тебя, соловьюща? — спросила Гореслава.
Девушка промолчала, низко глаза опустила. Она перешла вброд реку и остановилась перед Наумовной.
— Зовут меня, как других здесь ещё не называли. Эльгой кличут.
— Имя-то урманское.
— Отец мой урманином был. Свегальдом Отважным прозвали его на родине. Приплыл он много лет назад в края наши. Мать моя не рабыней у него была, а женой пред Богами и людьми. Только море поглотило корабль его.
— Неужели бывает такое? Я только в баснях слыхала…
— В каждой басне часть правды есть.
— О нём поёшь?
Эльга кивнула.
— Расскажи мне о том, как случилось это, если сердечко не заболит.
— Больно мне, но расскажу. Мать моя, Всезвана, первой красавицей слыла в Черене; женихов у неё много было, только ни на кого она не смотрела.
И вот в день один грудня, когда Нево Великое бушевало, а лёд уже скоро должен был покрыть его, пристал к нашему берегу корабль. Стрибожьи внуки порвали ему паруса, жестокие волны побили борта. Приплыли на нём люди северные, урмане; попросили они приюта у Вышеслава, который в те годы был на треть моложе. И дал мудрый князь согласие на то, ибо Боги не противились, сам Перун-громовержец не пожелал помешать тому. Буря на море не кончалась, и порешили все, что не уплыть кораблю урманскому до весны.
