Он добрался до места внезапно. Ведь когда идешь по лесу, поляна — всегда неожиданность. Вдоль частокола все деревья были тщательно вырублены футов на пятьдесят, чтобы ни одна ветвь не могла перевеситься через забор. Идиот выскользнул из леса и затрусил по вспаханной земле к тесному ряду железных прутьев. На бегу он вытянул вперед руки, и когда они уперлись в равнодушный металл, ноги его все еще двигались на месте, толкая вперед уставшее тело.
Но зов повлек идиота, заставляя двигаться дальше, вдоль забора.
Весь день шел дождь, шел он и ночью, только к полудню следующего дня ливень прекратился.
Эвелин сидела у окошка, положив локти на подоконник и обхватив щеки руками, губы от этого сами собой растягивались в улыбку. Она тихо пела. Странная то была песня, ведь девушка не ведала музыки и даже не знала, что таковая существует на свете. Но вокруг щебетали птицы, а в печных трубах стонал ветер, и перешептывались в вышине кроны дубов. Из этих голосов и сложилась песнь Эвелин, странная и безыскусная, не знающая ни диатонической гаммы, ни размера:
Но я трогаю счастье
И не смею я тронуть счастье.
Прелесть, о прелесть касанья,
Листья света между мною и небом.
Дождь тронул меня,
Ветер тронул меня
Листья кружат
И несут прикосновенье…
Потом она пела без слов, а еще позже пела без звука, провожая глазами капли, алмазами осыпающиеся с ветвей.
— Что это… что ты делаешь? — прозвучало вдруг резко и грубо.
Эвелин вздрогнула и обернулась. Позади нее стояла Алисия, лицо ее было неподвижным.
Махнув рукой в сторону окна, Эвелин пролепетала:
— Там, — и, соскользнув со стула, встала. Лицо ее горело.
— Застегни воротник, — проговорила Алисия. — Что это случилось с тобой?
— Я стараюсь, — проговорила Эвелин голосом тихим и напряженным. Она поспешно застегнула воротник, но тут ладони ее легли на грудь.
Эвелин стиснула свое тело. Шагнув вперед, Алисия сбросила ее руки.
— Нельзя. Что это… что ты делаешь? Ты говорила? С кем?
— Да, говорила! Но не с тобой и не с отцом.
— Но здесь никого нет. Что с тобой, тебе плохо?
— Да. Нет, — отвечала Эвелин. — Не знаю, — она отвернулась к окну. — Дождь кончился. Здесь темно. А там столько света, столько… я хочу, чтобы солнечные лучи охватили меня, я хочу погрузиться в них, как в ванну.
— Глупая. Ведь тогда твое купание будет при свете!
Эвелин вихрем обернулась к сестре. Губы ее затрепетали, Эвелин сомкнула веки, а когда вновь открыла глаза, на ресницах блестели слезы.
— Не могу, — выкрикнула она. — Не могу!
