Я тоже был совершенно измучен, на грани обморока, но хотел задать ему один важный вопрос. Какое-то время я не мог вспомнить, о чем, но потом сделал над собой усилие, сосредоточился и спросил:
— А как твое имя?
Его силуэт почти растворился во мраке. Его вновь поглотила тьма и безмолвие, и голос его прозвучал словно издалека.
— Забыл, — произнес он. — Я и вправду забыл. Я не помню своего имени.
И тут камера погрузилась в кромешную тьму. Кажется, я лишился чувств. Когда меня вынесли из карцера, я был без сознания.
* * *
Макс Барри прервал ошеломленное молчание, удивленно воскликнув:
— Лорд Эдвард! Значит, минуло более ста лет!
— Бедняга! — рассмеялся неугомонный Фрэнк. — Сидеть в Килмейнхеме с тысяча семьсот девяносто восьмого года!
— Девяносто восьмого? — Ларри бросил на него быстрый взгляд. — Ты не бывал в тюремной больнице, Лиэм? А вот мне приходилось. Раньше в ней помещалась камера смертников. Там на подоконнике вырезано имя и дата — «тысяча семьсот девяносто восьмой», но имени я тоже не запомнил.
— Тогда кого-нибудь осудили, Макс? — спросила Уна. — В судебных протоколах упомянут хоть один мальчик?
Макс нахмурился:
— Не помню точно, но среди подозреваемых такой вполне мог быть, бедняга!
— Я так и не узнал, — произнес Лиэм. — Конечно, я сам почти бредил. Вдруг это была галлюцинация или сон?
Я не верила, что он в это верит, и бросила на него заговорщицкий взгляд. Он улыбнулся.
— Я хочу, чтобы ты записала это ради меня, — тихо попросил он. — Я же обещал, понимаешь?
