По славной подружке далекой моей.
О, только бы не изменила!
По острым камням твердым шагом идем,
Лопату и лом на плечах мы несем.
А в сердце — любовь к нашим милым…
Кто-то упал в строю. Упал с глухим, коротким стоном. Еще кто-то. Эсэсовцы кинулись наводить порядок в колонне.
И короток день, и ночь так длинна.
Вот песня… На Родине пелась она
В счастливые давние годы.
Товарищ, держись! Пусть кипит наша кровь!
В сердцах сохранили мы к жизни любовь,
И твердую веру в Свободу!
О, Бухенвальд, тебя я не забуду,
Ты стал моей судьбой.
Свободу я ценить сильнее буду…
Тут раздалась команда — «Разойдись!»
Одними глазами держа равнение на поющего, прошли мимо Мамеда бесконечные колонны узников. Топот деревянных колодок прозвучал чудовищным аккомпанементом песне о Бухенвальде…
* * *
Наступила ночь. Измученные бессмысленным и тяжелым рабским трудом, втягивались узники в сырые, вонючие бараки. Истомленные тела валились на жесткие нары. Но было необычно тихо. Никто не вздыхал, не делился, как обычно, пережитым на работе. Молчали даже те, у кого всегда находилось веселое слово, вызывавшее смех. Молчали. Вслушивались.
Он еще пел. Негромко, но пел. Кому-то показалось, что это «Интернационал», а кому-то чудилось «По долинам и по взгорьям»…
И все же постепенно сон одолевал даже самых стойких, даже тех, кому голос в этой темной ночи был голосом близкого друга, товарища по борьбе.
Тяжелым был их сон. Часто он прерывался, и тогда узники напряженно вслушивались: поет ли еще?
— Николай, слышишь, — проговорил с немецким акцентом басовитый голос, — как там наш товарищ?
Николай поднялся на локте, долго прислушивался, и сам не заметил, как начал подтягивать невидимому певцу:
Не страшен нам белый фашистский террор,
Все страны охватит восстанья костер,
Все страны охватит восстанья костер!
Николай пел, и ему подтягивали Стефан и другие соратники, когда-то в темном «вашрауме» принимавшие участие в судьбе товарища, которого они знали тогда только как номер 37771…
Товарищи, братья,
в застенках холодных,
Мы с вами, мы с нами,
хоть нет нас в колоннах…
Вдруг Николай умолк. Над лагерем висела тишина. Страшная, бездонная, зловещая… Еще секунда такой тишины… Еще… Потом ее распорола короткая автоматная очередь.
