Эсэсовец вызвал старшего. Тот назначил Михаилу трое суток сухого карцера. Только хлеб. Ничего жидкого.
— 3десь тюрьма, концлагерь, а не детский сад, — выкрикнул немец и улыбнулся собственному остроумию.
— Ты что шепчешь, ученая скотина? — набросился он вдруг на профессора.
— Люди строят стены тюрем из кирпичей стыда, — четко и в меру сил громко ответил старик.
— Что, что?
— Это сказал Оскар Уайльд, господин блокфюрер, а я только вспомнил…
— Этот Оскар, конечно, еврей, и ты повторяешь его бред, свинья! Пять суток карцера!
…В барак профессор вернулся надломленным.
Но первым его вопросом было: проходила ли за это время «селекция»?
— А что вам до этого? — спросил Михаил.
— Как что! — вскрикнул вдруг профессор, но тут же осекся. Снова ушел я себя.
* * *
Коротка ночь узника. Но не каждый дорожит минутой спасительного забытья…
Профессор, вплотную прижатый к Михаилу, лежит и глаза его открыты.
«Там» из трубы выплеснуло пламя, и зловещий его отсвет ворвался в окна барака. Ломаные тени запрыгали на стене. Профессор увидел, что и Михаил не спит.
— Знаете, Михай, — почти беззвучно сказал профессор — прав был Бальзак. Есть люди, похожие на нули: им всегда необходимо, чтобы впереди шли цифры… О иштэнем!..[26] Где это я говорю о Бальзаке…
— Ничего, профессор. Нули, идущие за единицей, удесятеряют ее силу.
Приступ удушья не дал профессору ответить.
Михаил старался поддержать его. По «кольцу» удалось передать ампулу глюкозы, потом еще одну…
Однажды, когда они остались вдвоем убирать в бараке, профессор снял с себя жилетку, протянул Михаилу и просил поскорее ее надеть, а сам стал на чеку, возле двери.
— На подкладке кое-что написано, — сказал он, — передайте тем, кто послал глюкозу, чтобы мою жилетку берегли. Ею должны будут заняться химики…
Печальные глаза профессора светлеют, становятся мягче.
— Михаил, я поверил вам. Помогите мне. У «зеленых» можно купить яд…
Он быстро поднес руку ко рту. На ладони оказалась вставная челюсть. Зубы были фарфоровые, но очень похоже на натуральные.
— Они на золоте, — сказал профессор, — Хорошая цена за ампулу цианистого калия… Не так ли?
— Профессор… — только и мог вымолвить Михаил.
— Мне передали, — продолжал профессор, — что шестому блоку назначена строгая селекция. Всех больных и слабых сожгут…
— Да, но…
— Всех больных и слабых, — повторил старик. — Там, в шестом — мой сын. Пусть у него будет яд. На всякий случай… Вы только попросите: пусть яд будет настоящим…
* * *
Бог и тот уже не сумел бы исправить случившегося. Труп профессора вместе с другими жертвами очередной «селекции» поглотил крематорий. Поэтому лагерфюреру пришлось ответить в Берлин: «Интересующий Вас ученый, по нашим документам — узник 369741, умер при невыясненных обстоятельствах. Никаких его личных вещей в бараке не обнаружено».
