— Кто здесь?
— Рота N-ского полка.
— А, это вы, Рунов! Что вы здесь делаете?
— Догоняем полк. Скажите, пожалуйста, в чем дело? Почему мы уходим?
— Полная эвакуация, батенька. Разодолжили союзники — черт их подери! Бригада идет на погрузку, а куда повезут — неизвестно. Не то в Константинополь, не то в Новороссийск.
— А в городе что делается?
— Болыпевицких частей пока еще нет, но власть захватил военно-революционный комитет и неистовствует. На улицах идет пальба. Мы с трудом пробились, добрый десяток лент пришлось выпустить. Пощелкали-таки мерзавцев порядочно… Ну, прощайте, тороплюсь…
Рота прошла еще немного по пыльной фонтанской дороге и остановилась на привал. Рунов отошел в сторону, лег на землю и положил голову на глыбу известняка. Смотрел в черное, звездное небо.
Мысли без связи, образы без плоти…
* * *
— Иван Андреевич, где вы?
К Рунову пробирался между недвижными телами, лежавшими прямо на дороге, поручик Побельский — «отец», как звали его в роте за пожилой ли возраст и бороду с проседью или за наставительный тон. Подошел, сел на землю рядом и тихо заговорил.
— У меня во взводе происшествие — два человека сбежало. Тьма кромешная — где уследить…
— Кто такие? Побельский назвал фамилии.
— Ну, от этих можно было ожидать.
Наступило молчание. Томительное… Побельский не уходил, и это тяготило Рунова. Хотелось побыть одному со своими мыслями.
— Иван Андреевич, будьте отцом родным, отпустите меня в город. Вот вам крест — к утру догоню роту. Устрою только малышей и назад.
Он говорил шепотом, порывисто, будто желая выбросить вон поскорее слова, застревавшие в горле. Его тон — просительный и растерянный какой-то — был необычен и неприятно действовал на Рунова.
— Вы с ума сошли?!
— Да ведь пропадут маленькие…
— Не могу! Нет, не могу! Подумайте только, какой пример для других…
Опять тягостное молчание. Но разговор продолжался без слов, передавая беззвучно мольбу, отвечая колебанием. Рунов встал; поднялся и Побельский.
— Поручик Побельский! Вы пойдете в тыльном дозоре.
Капитан вынул бумажник, сорвал дрожащими руками часы и перстень и, подойдя вплотную к Побельскому, стал быстро засовывать все это в карманы его френча. Шепотом, словно боясь своих слов, он говорил:
— Попросите вашу матушку, пусть передаст это моей жене. Чтоб берегла себя и не забывала. И вернитесь — слышите? Вы должны вернуться, если в вас есть хоть капля совести.
И, повернувшись, крикнул в темноту:
— В ружье!
Рота поднялась и пошла.
