Бедная мать! Если б вы видели, как горестно прощалась она с родным очагом! Боже мой, как упрашивала бедняжка господина оставить ее с миром дома, не разрушать семьи! Но князь и слушать не хотел.
«Поплачет, поплачет и перестанет!» — так думают господа. Они не почитают нас за людей, не понимают, что мы тоже способны любить и ненавидеть. Они думают, что у нас нет сердца, что мы лишены всякого разумения.
— Тебя заклинает мать! Да сохранит бог твоих детей! Ради всего святого не трогай нас! — умоляла его мать. — Ну какая же я служанка, я ведь ничего не смыслю в господских порядках. Мои дети, оставаясь у себя дома, тебе послужат. Весь наш урожай мы отдадим тебе, а сами будем хотя бы одной золой питаться, только не разоряй семьи… Бедные мои дети!
И она прижимала нас к своей груди так, словно прощалась, перед тем как опустить нас в могилу.
— Эй, ты!.. Не терплю лишних разговоров! Завтра же будь готова! — приказал князь и тут же расхохотался, заметив какую-то смешную проделку своей гончей собаки.
О, каким ужасным показался мне этот смех рядом с горем моей матери! Я убежден, что дьявол овладел этим человеком! Только дьявол мог смеяться в такую минуту.
Не стану докучать вам подробностями. На другой же день нас посадили на арбу и отвезли к князю. Мы предстали перед госпожой. Она оглядела нас и приказала оставить меня и единственную мою сестру при ней, для личных услуг; мать же мою отправили в пекарню. Так мы жили в продолжение пяти лет. Ты сам был в услужении у господ и легко поймешь, сколько страданий принесла нам эта служба. Но, говорят, человек ко всему может привыкнуть, даже к адским мукам. Так и мы со временем привыкли к этой жизни и были почти довольны ею, — может быть потому, что вначале ожидали еще худшего.
Однажды к нашему господину приехал в гости из Кахетии какой-то священник. Я прислуживал за ужином и заметил, как князь взглядом указал гостю на меня. Священник внимательно меня оглядел и начал о чем-то шептаться с моим господином. Не знаю почему, но в ту минуту, когда гость посмотрел на меня, дрожь пробежала у меня по телу и волосы встали дыбом. Сердце почуяло, что надо мной нависла беда.
На другой день князь призвал мою мать и велел ей собирать меня и мою сестру в дорогу, чтобы сопровождать священника. — Зачем, сударь?
— Зачем? Да затем, что я продал их.
Это известие я принял так, словно заранее знал обо всем и уже свыкся с мыслью о перемене в моей судьбе. Но самое удивительное было то, что и моя мать не заплакала. Она только слегка пошатнулась и, обхватив мою голову, прижала ее к груди. Руки ее дрожали и были холодны, как лед.
