— Что вы, как маленькие?! — шепчет старший и решительно рвёт на себя дверь… Тонкий крючок жалобно стонет и разгибается, внутри тишина… потом женский вскрик, мужской мат и рядом с головой старшего пролетает тяжёлая сковорода.
— Мимо! — радостно думает он со товарищи, шаря рукой по стене в поисках выключателя… лампочка загорается, и где-то далеко, далеко, вскользь, старшой понимает, что секунду назад был на краю.
Видя лезущую в двери толпу, сторож тоже сознаёт, что погорячился — бросив сковородку, но объясняться времени нет, и не помогут теперь объяснения, поэтому, разбивает кулаком лампочку, лениво повисшую засохшей соплёй под картонным потолком, хватает пиджак и, пряча в него руки, словно киношный типаж, бросается в окно…
Звон стекла, снова крики, шумно сопящие носы, зажжённая спичка, и обнажённое, скрюченное в улитку, женское тело в углу топчана, её озирающиеся вокруг, в поисках покрывала, тревожные глаза. Димка видит покрывало на полу, поднимает и протягивает голой женщине, но старший вырывает его из рук и отбрасывает в сторону. Его гневный взгляд, с незнакомым блеском, жжёт Димку обещанием неприятностей…
— Раздвинь ноги! — приказывает он, и женщина, слыша его тон, подчиняется. Спичка малым светом освещает тайну! такую доступную, дешевую сейчас, но высоко ценимую уголовным кодексом, и шестнадцать зрачков, радужек, белков, с замиранием сердца приобщаются к созерцанию сокровенного…
Им не кажется сокровенной тайна в глубине грязного сарая, расшиперившаяся в страхе, на ветхом матрасе, застеленном старым солдатским одеялом. Зажечь свет они не могут и спички сгорая, падают на пол… одна за другой. Старший пытается рассмотреть межножье более подробно и берёт со стола грязную вилку… но недовольные возгласы коллектива успокаивают даже его. Местный князёк догадывается, что чуть не преступил… он боится прогневить свою дружину, и мягко отступает, стараясь не терять лица…
— Как хотите! — пренебрежительно цедит он сквозь зубы и бросает вилку на стол. — Для вас ведь… я то знаю!
От доступности и асексуальности голого, вывёрнутого наизнанку тела, интерес сизифовым камнем катится вниз, быстро уменьшаясь в маленькую горошину…
— У меня венерическое заболевание! — кричит женщина, понемногу успокаиваясь. На самом деле это сказано не так, зачем, собственно делать её лучше, и неизвестно, что кричала бы другая в похожей ситуации. Но эта кричит, что у неё гонорея, обыкновенный три-п-пер; пожалуй, с трихомонозом в компании, что чаще всего и бывает. Она так и делит слова на неправильные слоги, крепко нажимая на твёрдую "Р", но в голосе звучит неожиданное сожаление — окончания истории, так и не начавшейся для неё, вернее начавшейся — лишь, но закончившейся — уж! ведь последняя спичка из коробка гаснет, другой доставать лень, и восемь мрачных фигур проявляются негативом в свете дверного проёма, словно стая волков на фоне полной луны, медленно удаляясь в фонарную ночь.
