— А это —вагончик игрушечной железной дороги.., В детстве мне не разрешали пускать ее самому: отец говорил, что она очень дорогая, из Америки… И мне оставалось только ждать, когда ему придет охота расставить все это посреди комнаты… Но по воскресеньям он обычно ходил в оперу. Детство кончилось, поезд остался, так и не принеся мне никакой радости. Я сохранил и рельсы, и паровозик, и станционные постройки, и даже инструкцию — был у меня поезд, вроде бы мой, но и не мой. Какой же он мой, если я с ним не мог играть?
Лучше было бы, если бы он сломался, как и все прочие игрушки, которые мне дарили и о которых я уже не помню… Ведь детская страсть к разрушению — это способ познания мира. Но он уцелел и теперь всегда напоминает мне детство, которого, как выясняется, у меня не было… Слишком дорогая это была игрушка… Но отцу не хотелось возиться. А может быть, каждый раз, когда он включал ее, он боялся показать, как он меня любит.
Мария устремила пристальный взгляд на огонь в камине. Что-то произошло… Нет, это не действие вина, не разнеживающее тепло. Они обменялись подарками — вот в чем было дело.
Ральф тоже повернулся лицом к огню. Оба молчали, слушая, как потрескивают дрова. Пили вино, и возникало чувство, что ни о чем не надо говорить, ничего не надо делать — можно просто сидеть бок о бок и смотреть в одном направлении.
— В моей жизни тоже есть такие неприкосновенные вагончики, — наконец произнесла Мария. — Вот, например, — сердце… Мне тоже удавалось пустить его в ход, лишь когда окружающий мир раскладывал для него рельсы… А он не всегда выбирал для этого подходящую минуту.
— Но ты любила…
— Да, любила. Сильно любила. Так сильно, что, когда любовь попросила сделать ей подарок, я испугалась и убежала.
— Не понимаю.
— И не надо. Я учу тебя, ибо открыла то, чего ты не знаешь. Это —подарок. Когда отдаешь что-то свое. Отдаешь что-то важное, что-то ценное еще до того, как тебя попросили. Ты теперь обладаешь моим сокровищем —ручкой, которой я заносила на бумагу свои сны. А я — твоим: у меня есть твой вагончик, частица детства, не прожитого тобой. Теперь я буду носить с собой частицу твоего прошлого, а ты —частицу моего настоящего. Вот и славно.
Она проговорила все это совершенно спокойно, ни на секунду не удивившись тому, что говорит и делает, словно это были наилучшие и единственно возможные слова и поступки. Потом гибким и плавным движением поднялась, повесила жакет на «плечики», поцеловала Ральфа в щеку. Он не шевельнулся, по-прежнему глядя, как зачарованный, на языки пламени и, быть может, вспоминая отца.
