И полетели из-под копыт гремучие молнии, и рев прокатился по фьорду на много миль кругом; вытянув шею, конь рассекает порывы метели: конь — могучий скакун, так и мелькают неутомимые ноги.
Откинуло ветром серый плащ всадника, под ним — голые кости, меж ребер вихрится снег. Это сама смерть скачет по земле. Череп с тремя волосинами украшен короной, железная коса через плечо — словно победное знамя.
У смерти свои причуды — завидев в ночной тьме огонек, она вздумала остановиться. От хлопка по крупу конь взвился в воздух и мигом исчез. Остальной путь смерть идет пешком, словно человек, который откинул все заботы и побрел себе куда глаза глядят.
При дороге на ветке сидит в полосах падающего снега и непроглядного мрака ворона, башка у нее велика для птичьего тела, мерцает блестящий круглый глаз — ворона признала путника; склонив набок голову, она беззвучно хохочет, широко разевая клюв, высунув длинным жалом язык, — такой смех разбирает ворону, что, того гляди, свалится с ветки. Она долго провожает идущую мимо смерть взглядом, полным пронзительного веселья.
А смерть шествует дальше. Вот она догнала человека, уже дотронулась рукой до спины и оставила лежать на дороге.
Огонек. Не сводя глаз, смерть идет на свет. Следуя путеводному лучу, она долго тащится через замерзшую пашню. Наконец впереди показался домик, и смерть ощутила вдруг дивное тепло: вот она и пришла домой, тут ее извечный приют. Долго она не могла сыскать родного дома. Теперь-то, слава богу, нашла. Смерть вошла, и двое одиноких стариков приняли путника. Они-то увидели перед собой странствующего подмастерья, изнуренного и хворого. Тот, не говоря ни слова, лег в постель — сразу видно, что болен бедняга. Больной лежит на спине, хозяева ходят подле него со свечой, он про них забывает.
Пришелец притих, но не спит. Вот он застонал, сперва потихоньку, редкими жалобными стонами, точно несмелый ходок, на ощупь выбирающий дорогу, — всплакнул немного и опять умолк.
Но стоны продолжаются, становятся громче; сухие глаза и жалобный голос. Тело вскинулось, изогнулось дугой, одними только пятками и затылком касаясь кровати; в последней тоске страдалец устремляет взгляд в потолок и вдруг разражается неумолчными воплями, как роженица. Наконец он падает, ослабев, на подстилку, жалобный плач все тише. И вот он умолк и лежит спокойно.
