Он был чрезвычайно саркастичным человеком, и насмешничество было его второй натурой. С ним невозможно было вести нормальную беседу, так как он всегда искал в высказываниях двойственный смысл и цинизм, и с подозрением относился ко всякому замечанию. Что бы ни было у другой страны, у Советского Союза, по мнению Пахомова, все всегда было лучше. Каковы бы ни были достижения какой-либо страны, достижения Советского Союза всегда были значительнее. Он был уверен, что говорит правильные вещи по любому поводу, в котором было заинтересовано его посольство. Как мне кажется, его основной проблемой была мания преследования беда в той или иной мере свойственная всем официальным советским представителям.
Исходя из этого я скорректировал свою линию поведения. Это дало положительный результат, так как вскоре отношение Пахомова ко мне явно улучшилось и стало, можно сказать, дружеским. Иногда я встречал Пахомова у Клодницких. На таких встречах гостями хозяев дома были, в основном, известные представители клуба, лица русского происхождения или с просоветскими симпатиями, а также их профессиональные или деловые связи, которые могли оказаться полезными.
Во время этих встреч супруги Клодницкие и другие члены клуба обращались к Пахомовым с явным почтением, если не сказать с подобострастием. Вскоре мне стало ясно, что Клодницкая, будучи президентом клуба, ожидает от Пахомова руководящих указаний в отношении клубных дел. Она стремилась получить его совет по каждому мелкому вопросу.
Я старался не следовать её примеру. Люди в Советском Союзе воспитаны таким образом, что рассматривают почтительное отношение как пережиток царского режима и относятся к этому с подозрением. Я уже знал, что даже хорошие манеры и соблюдение общепринятого этикета могут оказаться неправильно ими восприняты. Поэтому, если мне нужен был устраивающий меня характер отношений с Пахомовым, мне следовало придерживаться манеры поведения, которая была свойственна Пахомову и другим официальным советским представителям. Когда он был саркастичным, таким же становился и я; когда он был груб, я становился, по - возможности, даже грубее.
Эта позиция начала приносить свои плоды и способствовала тому, что Пахомов стал доверять мне некоторые весьма деликатные вещи. Он спросил меня о происхождении Белы Уинер, о том, что мне известно о ней, что я о ней думаю, могу ли я кое-что выяснить о ней и сообщить ему результат.
Я всегда был очень осторожен, когда возникали подобного рода вопросы, мне не хотелось связывать себя обязательствами, которые могли скомпрометировать мою репутацию из-за чужих дел. Я всегда оставлял себе дополнительные возможности, используя фразы типа "она, по-видимому, . . ", "она сказала мне", "она говорит", "мне рассказали . . .". Что бы я ни сообщал, я всегда стремился дать понять Пахомову, что мне свойственна сдержанность в оценках, и я не сужу только на основании поверхностных впечатлений. Такая линия поведения не только в определенной степени освобождала меня от ответственности, но и, по всей видимости, увеличивала мой авторитет в его глазах.
