Лай собаки разбудил и Филина, и он не смог больше уснуть. Непрекращающиеся жалобы и стенания разбуженной Юлы только усилили его раздражение. Одно время ему даже казалось, что он слышит частое дыхание глупого желтого животного, которое беспорядочно носилось вокруг дерева. Потом его чуткий слух разобрал вдали шум человеческой грохоталки, который быстро удалялся, и Филин стал ждать кроликов, но они так и не явились, и в конце концов он выбрался из гнезда, чтобы насладиться полетом сквозь ветреную тьму. Но сегодня погода была намного тише, ветер выдохся, и Филин не видел причин, которые бы помешали кроликам прийти сегодня.
Он был уже у самого выхода, когда его настиг раздраженный и резкий голос Юлы:
— Ты ведь не собираешься снова болтать с этими треклятыми кроликами!
— Вот гуано!..— вполголоса выругался Филин. Он был уверен, что Юла спит, однако, повернув голову, он увидел ее: перья встопорщены, круглые глаза вытаращены так, что едва не вылезают из орбит.
— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не разговаривал с этими травоядными прямо у гнезда? Они не настоящие звери, эти презренные вегетарианцы! И ты сам выглядишь жалко, когда якшаешься с этими тварями.
Филин перепорхнул с порога дупла на ближайшую ветку, стараясь не обращать никакого внимания на шипение Юлы. Их гнездо помещалось высоко над землей в дупле великолепного старого бука. Вход был совсем маленьким, благодаря чему внутри было безопасно и сухо, а сук, на котором он сейчас сидел, служил удобным насестом. Словом, гнездом вполне можно было гордиться, и они гордились, во всяком случае до тех пор, пока, лишенное ухода и ремонта, оно не пришло в нынешнее запущенное состояние.
Филин машинально окинул взглядом окрестности. Бук рос почти в самой середине леса, неподалеку от ручья, и сквозь переплетение голых ветвей проглядывал склон, спускающийся к Долгому полю. Чуть дальше тускло поблескивала в свете неяркого солнца река, а за ней ослепительно сверкала движущаяся по шоссе точка — это мчалась прочь человеческая грохоталка. В полях, на противоположном краю долины, тоже что-то рябило и двигалось; разглядеть, что там происходит, было нелегко, но Филин и так знал, в чем дело. Там работали люди, и идущие за плугом грачи то и дело вспархивали с борозды, чтобы, покружившись в воздухе, снова опуститься на землю.
Если верить старому другу Филина барсуку Борису, который постоянно ворчал насчет того, как здесь было хорошо раньше и как все пошло кувырком, с тех пор как в долину пришли люди, — она когда-то была покрыта деревьями и густым кустарником. В то же самое время Филин и другой его приятель, лис Фредди, признавали: все это было так давно, что теперь не имеет никакого значения. Даже Борис, как всегда ворчливо, сказал как-то, что в последнее время люди ведут себя вполне прилично, по крайней мере по отношению к барсукам. Филин, честно говоря, этого не знал. Он знал только одно: что он готов отдать все что угодно за одну-единственную ночь, в течение которой все следы человеческой деятельности исчезли бы и он смог бы увидеть эту землю свободной от людей. Именно поэтому появление в лесу человека с его желтой собакой вызвало у него такую сильную досаду. Разумеется, Филин не считал лес своей личной собственностью, однако эти непрошеные вторжения на территорию, которая была священной для всех ее обитателей, активно ему не нравились. Фредди, правда, с ним не вполне соглашался. Он рассматривал людей с точки зрения новых возможностей, которые они давали обыкновенному лесному жителю, имея в виду, несомненно, свои набеги на курятники.
