— А я уж знаю, что ты приехал, — лениво сказала Аграфена. — Макариха вечор баяла. Ну-к проходи давай, поздоровкаемся. Она отодвинулась в сторону, и Никифор шагнул в сенки. Поравнявшись с Грунькой, он попытался обхватить ее, но она, так же сонно пробормотав: «Вшивота. Год не мылся, поди», — забежала в избу. Душевно напрягшись, Никифор последовал за ней. На пороге он остановился и, сняв фуражку, кивнул головой:
— Здравствуйте, хозяевы.
— Здравствуй, здравствуй, Никифор Степаныч, проходь да седай на тубаретку.
Бабай все такой же, — нисколечко не постарел, сытый, румяный, трясет мелкими кудряшками, прилаживая их на подбитый бельмом глаз. Здоровым глазом ловко уворачивался от Никмфора.
«Плохо я тебя раньше, малым, бил, — с тоской подумал Никифор, — надо было убить, пакостника».
— Собирайся, Груня, — глухо произнес он, — домой пошли. Приберемся немножко, да…
Грушка хрипло засмеялась: да ты что, Никиша, разве не видишь — с Мишаней я теперь живу? Один домой-то ступай, не буду я с тобой сходиться, и не думай.
— Пошто ты так, Аграфена? — жалобно спросил Никифор, — совесть где у тебя, али нету ее?
— С вами, варнаками, последнюю потеряла. И что ты меня о совести спросил? — зачастила Грунька. — Сколь тебя ждать могу? Смотрите на него, — смеялась она, — опять в солдатской рубахе притопал. Уйди я к тебе, — а ты бабьей ласки насососешься, и — вона! — опять усвистал. Векуй, Грунька! Не убьют, дак к старости набежит, поживет с тобой ишо… Да я щас жить-то хочу…
— Ты… ты это… Груничка… — залепетал Никифор, слизывая с усов слезы, — дак… неуж Бабай лучше меня, ну?..
— А ты Мишку мово не замай, — вдруг залипала она, — он по теперешним временам самый выгодный мужик. Поначалу, как сошлись мы, смеялись бабы, что я по своей интересности с ним жить стала. А теперь я над ними смеюсь. Где они, ихние-то красавцы? Почитай, половина только с войны не пришла, а другая половина уж на другой воюет. А с ним я спокойна — его из-за бельма ни на одну войну не возьмут, с им я уж все переживу, вот так вот, Никишка.
— Осерчал я щас, — промолвил Крюков, — и по этому поводу пойдем-ко, Бабай, в сенки, посуду здесь портить неохота, а уж там я твой последний глаз тебе на задницу натяну. А потом уж с тобой, Грунька, разговаривать начну, Осердили вы меня, солдата раненого.
— Идите, идите в сенки-то, — хватая ухват, сказала Грунька, — да возьми, Мишка, с собой топор, ссеки ему там башку дурную. А я уж помогу тебе.
— Да мы с ним и так справдаем, — затряс кудряшкой Бабай, — гли-ко, какой он худющий, да башка бритая — знать-то, из больницы, не должно быть в ем силов.
