"Красная стрела" мчится, не останавливаясь на станциях. В северную весеннюю белую ночь в окне, как на светлом экране, мелькают знакомые пейзажи. Тяжелые как свинец слова "он у нас" сжимают сердце. Мысли путаются. Что произошло с Герцелем? Откуда нанесен удар – из Тбилиси? Но по правилам Грузии брали из дому, в присутствии родных. И почему при таких таинственных обстоятельствах, что администрация гостиницы была не в состоянии объяснить, как пропал он ночью из номера с вещами, рукописями и детскими игрушками? Что будет с отцом? Как перенесет он этот страшный удар, грозящий разрушить весь его крепкий дом?
Вдруг из памяти выплыла прошлогодняя ночь 30 апреля. Ровно год назад, в ту ночь, Герцель, я и Софа выезжали из Москвы в Ленинград. В вагоне среди пассажиров была очень красивая и веселая цыганка, кажется, актриса цыганского театра. Она гадала на картах, и многие пассажиры-мужчины, шутя и развлекаясь, просили ее "отгадать" их будущее. Герцель, как и отец, терпеть не мог карт, никогда в них не играл, и дома у нас их никогда не бывало. Он без всякого интереса посмотрел на красивую гадалку, вошел в купе и раскрыл книгу. Наворожив мужчинам большое счастье, цыганка почему-то вдруг пожелала "отгадать" и мою судьбу, хотя я даже не глядела в ее сторону. Я, как все члены нашей семьи, всегда относилась к такого рода глупостям чуть ли не с отвращением. Но общее веселье, ее обаяние и игривость настроили меня на шутливый лад, и я согласилась.
Проделав один "сеанс", цыганка сказала: "Не вышло", – и смешала карты. Она стала серьезнее, но что-то у нее не получалось, она пробормотала: "Это ошибка", – и начала тасовать карты уже в третий раз.
Серьезность гадалки еще больше развеселила меня, и я принялась смеяться над ее талантом.
Вдруг рассердившись, цыганка бросила мне: "Вот вы издеваетесь, а карты три раза показали вам одно и то же: дороги, дороги долгие и… слезы… слезы".
Все рассмеялись. Никто не отнесся всерьез к мрачным предсказаниям гадалки, но ни она сама, ни пассажиры больше гадать не пожелали.
Вместе с цыганкой из памяти выплыли и последовавшие за той ночью семь майских дней, которые мы провели в Ленинграде. В это время там белые ночи, особенно белые. Когда мы входили в театр – солнце еще сияло, когда выходили – около 12 часов ночи, – было уже светлое утро. Мы с Герцелем, Софой и моим будущим мужем целыми днями заново осматривали и Эрмитаж, и музеи, и картинные галереи, а когда усталые возвращались к себе в гостиницу, Герцель, торопя нас в театр, отпускал мне и Софе всего 20 минут на переодевание. После такой гонки в течение дня мне было трудно ходить в новых модных туфлях, узких, на очень высоких каблуках, и он совершенно серьезно говорил мне: "Надень тапочки – здесь не Они".
