Сумеречным вечером на третий день своего ожидания в Германде, он задумчиво прогуливался по террасе, когда большая карета, запряженная четверкой прекрасных лошадей, покачиваясь, проехала через парк с облетевшей листвой.
Он удивленно наблюдал за ее приближением, вдыхая морозный воздух.
Когда она остановилась, он увидел на ней герб герцога Бурбонского, и удивление его возросло. Кучер опустил поводья, лакей соскочил с запяток на землю, чтобы открыть дверь и подставить лесенку, и тут удивление его достигло крайних размеров, потому что он увидал выходящую Катрин и следом за ней детей.
Он стоял, словно окаменев. Потом, когда она проворно спрыгнула на землю, он поспешил ей навстречу. Он схватил ее за плечи. Она плакала и смеялась одновременно. Его лицо было искажено болью.
— Катрин! Почему ты здесь?
— Я привезла твой паспорт, — она ответила легко, словно это была шутка.
— Это было необходимо? Нельзя было отправить курьеpa? — он ласково упрекнул ее. — Это бы избавило нас… избавило от мучительных прощаний. А сейчас… О, но ты входи, входи. Здесь холодно, да и вы устали с дороги, наверное. Я позову Грандваля.
Смущенный, растерянный, он пошел к дому, дети, два хорошо воспитанных ребенка, прижались к нему с обоих сторон, рядом шла Катрин. Сзади лакей нес чемоданы.
Она сказала ему, что герцог Бурбонский, как настоящий друг, каких так мало осталось, подарил ему свою карету. Но он, глубоко погрузившись в размышления, не придал этому значения.
Пожилой Грандваль и его полная жена поспешили к ним, чтобы поздороваться и выслушать приказания.
Дети были препоручены заботам жены Грандваля, и они остались вдвоем в мрачном зале, уставленном тяжеловесной мебелью в стиле Людовика XIII. Дрожащей рукой она протянула ему пергамент.
— Вот паспорт, — сказала она, и голос ее дрогнул. Глаза с тревогой наблюдали за ним.
Он положил паспорт на стул с высокой спинкой, стоявший рядом с массивным столом, сделанным из дуба. Тронутый ее заботой к нему, он некоторое время был не в силах подобрать слова.
— Я знаю, — сказал он, чтобы только не молчать, — что тебе всегда нравилось в Германде. Сейчас здесь довольно уныло. Но ты знаешь, как здесь хорошо весной и летом. Надеюсь, ты будешь счастлива здесь. Ну, а если нет, то ты всегда сможешь продать его. Этот замок твой. Это… это все, что у меня осталось во Франции, да и на всем свете. Немного, конечно, после того, что было, или того, что могло бы быть. Но…
— Намного больше, чем мне понадобится. И даже больше, чем я хочу, — ответила она ему. — Это поместье уныло не только сейчас. Оно мне кажется унылым всегда. Унылым и одиноким. Очень одиноким.
