Увидев своего врага, которого они собирались ограбить, не только не ограбленным, но, наоборот, взявшим верх, граф в ярости лишился последней рассудительности, которая у него оставалась, и, не столько желая помочь полковнику, сколько мстя за свои несчастья, выхватил шпагу и проткнул ею тело врага насквозь.
Шотландец стал оседать, и перепачканный кровью полковник вылез из-под него, ловя ртом воздух. Макуэртер корчился и страшно хрипел несколько мгновений, а потом затих, распростершись на полу.
Встав над ним, Орн крикнул:
— Наконец-то, собака, ты заплатил за все.
Потом он в испуге посмотрел на де Миля.
— Ты дурак! — прохрипел полковник, гладя рукой грудь. — Ты круглый дурак! Что ты наделал?
Орн ухмыльнулся.
— Спас тебе жизнь, — ответил он, так как вопрос показался ему неблагодарным.
— И ты ждешь, что я скажу тебе спасибо, так что ли? Боже, давай сматываться отсюда, пока нас не схватили, а то нас ждет виселица.
Он наклонился, чтобы поднять свою шляпу. Потом пошел к двери. Шум шагов на лестнице заставил его остановиться.
— Окно, — выдохнул он и побежал к нему.
Орн, который был к окну ближе, первым поставил ногу на подоконник. Но он не успел. Дверь распахнулась. Хозяин дома с тремя слугами вошел в комнату.
Одного взгляда на тело, распростертое на полу в луже крови, было достаточно. Двое побежали к окну, чтобы успеть схватить графа, пока он не спрыгнул, а двое других схватили де Миля, который даже не пытался сопротивляться.
Орн обеими руками держался за подоконник и поэтому не смог выхватить шпагу, чтобы оказать сопротивление. Его разоружили, и тяжело дыша, он сдался.
Только когда лучники повели их к тюрьме Ла Турнель, Орн с ужасом осознал, в какую катастрофу он попал. Но с другой стороны, хотя его и арестовали за убийство, он ощущал удовлетворение за совершившуюся месть. Он, наконец, убил негодяя, который ограбил его и соблазнил его жену.
Он подумал, что на этом и надо строить защиту, когда дело дойдет до суда. Он вспомнил, сколько влиятельных врагов успел нажить себе генеральный контролер Его Величества на своем пути к власти, и подумал, что защитников на его процессе будет хоть отбавляй. И они будут поддерживать его, требовать справедливого рассмотрения, а потом добьются его оправдания. Он мог смело полагаться на таких известных дворян, как герцог Ноай, герцог д'Омон и маркиз д'Аржансон, да и вообще на весь парламент. И он уже представлял, как в конце процесса народ приветствует его как освободителя Франции, спасшего ее от тяжелого рабства подлого иностранца, этого шотландского еврея.
