— Долго ты красоваться будешь? — разозлилась от нетерпения жена, — рассказывай давай.
— Пустил я Гнедка в галоп — и прямиком к князю во двор. Заводят меня в палаты, матерь преподобная! Народу собралось — яблоку негде упасть. И всё именитые бояре: Квашнин, Вельминов, Плещёв, другие знатные люди. Все кланяются мне. Смотрю, стоят вдоль стены Иван Сыромятин, Пётр Усольцев и ещё человек двадцать почтенных мужей. Меня к ним поставили. Князь Василий пожаловал. Все затихли, а он поклонился нам и сказал:
— Спасибо вам, соратники моего отца великого князя Дмитрия Ивановича, за победу в Куликовском сражении. Сорок лет сегодня минуло, как разбили вы ненавистных ордынцев. Как Иисус Христос родился в Вифлиеме, так и Русь великая родилась в этом великом сражении. Мало осталось вас, тех, кто помог батюшке в трудный час, и поэтому все вы дороги для меня и для всей земли русской. Слово доброе хочу вам молвить и почестями, положенными по вашему подвигу одарить, за мужество ваше и любовь к стороне родной.
Апосля княгиня Софья пожаловала и стала каждому из нас чарку подносить и целовть троекратно. Дале бояре нас целовали, а митрополит московский благословил. А после того сам князь подарки подарил — каждому по мечу булатному и по грамоте с привилегиями.
— А где она-то, — опомнился он, — ты прибрала?
— И не видывала, — забеспокоилась Ефросинья.
Захарий лихо подбежал к лавке, на которой спал и стал искать шапку. Она лежала под тулупом. Захарий сунул руку вовнутрь и достал свёрнутую бумагу.
— Цела, Фрося. Не потерял.
Он вернулся за стол.
Потом, Фросюшка, мы пировать сели. Чего только нам князь не предложил: и лебедей, и стерлядочек, и фруктов диковенных. А
11
дале, нет, ты токмо помысли, жёнка, князь распорядился посадить меня подле себя по правую руку и изрёк:
— Захарий Иванович, ты единственный остался, кто на Руси не токмо видывал хана Мамая, но и посольничал с ним. Расскажи честному люду, здесь собравшемуся, о временах далёких и о поганце Мамае.
Все притихли, Фрося, а мне-то как радостно. Честь-то какая великая выпала мне: при князе да боярах речь сказывать.
— Не хан он был вовсе, — говорю для почина, — а тёмник, тысячный по нашему. Ему ханом по роду нельзя было быть, так как Мамай чернью рождён был.
Загудели бояре несведующие, не верят мне, Фросюшка. Да что с них, молокососов, взять. Я-то про Мамая много чего знаю — и сам видывал, и от Семёна Мелика кое-что слыхивал, и от князя Дмитрия Ивановича. А откуда знать могут? С хвоста сорочьего?
