Ни слова о войне и о смерти | страница 6



Придя в себя, я вижу желтоватую оконную раму и маленький комочек коричневой грязи, с весны разместившийся на наружной поверхности стекла. Детали вырисовываются передо мной очень медленно, - парящая в воздухе пыль, тот же грязевый комочек, диагональный блеск стекла в дешевой рамке над диваном; сам диван, потертая бархатная подушка под моим виском, боль в этом самом виске. Высокий женский сапог раскачивается перед моим носом туда-сюда; он свисает с кресла-качалки, обутая в него нога лежит на другой, подогнутой, ноге в коричневом махровом носке. Обладательница этих ног дремлет.

Я чувствую себя полным идиотом, не зная, будить ли хозяйку или неслышно, но неблагодарно уйти. Под конец воспитанность одерживает во мне верх над желанием быстро исчерпать неловкий инцидент. Я покашливаю, хозяйка галереи немедленно открывает глаза и улыбается мне. Я с ужасом представляю себе, что сейчас потянется вереница лишних вопросов и лишних действий, - как Вы себя чувствуете? выпейте воды; я Вас провожу; тогда Данни Вас подвезет; Вы уверены? с Вами так уже бывало? - и так далее, и так далее. Ненужный, неловкий разговор. Я внутренне собираюсь с силами, натягиваю улыбку, набираю полный рот благодарностей. Женщина в кресле качалке смотрит на меня. Я жду, когда она предложит мне воды, но она не торопится. Я слышу, как мой голос хрипло произносит: "Я хотел бы уйти". Это ужасно неловко, я совсем не хотел произносить эти слова, но пока я думаю о том, кто мог сказать их за меня, женщина говорит: "Всего доброго" и встает с кресла. Я встаю следом (к счастью, она не сняла с меня обуви). Меня тошнит, но я вполне могу передвигаться. Мы следуем из одной комнатки в другую, все они крошечные и темные, некоторые совсем пусты или завалены небрежно развороченным хламом. Мне начинает казаться, что хозяйка никогда не спит, потому что из всей мягкой мебели в странной квартире есть только чудовищно неудобный бархатный диван, на котором лежал я, да несколько вкрапленных в ничем не заставленный пол разномастных стульев.

Мне ужасно неловко, и чем больше становятся пыльные пятна света, означающие близость выхода, тем совестней мне становится от совершенной мной бестактности. Чужой человек, думаю я, потерял сознание у дверей галереи; хозяйка относит его внутрь, дает отлежаться на диване, улыбается, когда он приходит в себя. Он же, неблагодарный хам, говорит: "Я хочу уйти" - и следует к выходу, комната за комнатой, залец за зальцем. Я испытываю сильную потребность как-то отблагодарить мою неразговорчивую спасительницу. Эта потребность так давит мне на небо, что я выпаливаю фразу, чудовищность которой становится мне ясна уже в момент раскрытия мною губ, но звука не остановить: