Цветочный крест | страница 13
— Ни единожды.
— Отца и матерь била или лаяла? Испортила ниву чью или скотину? Или напилась без памяти, и блуд кто творил с тобой? Или взирала на кого с похотью? Вкладывала ли язык свой мужу в уста, по-другому говоря, целовалась ли с похотью?
— Нет.
— За груди ласкать давала ли?
— Нет-нет.
— Взирала ли на святые иконы с помыслами нечистыми?
— Никогда!
— Грешила ли частым обмыванием банным?
— Грешна, отче. Обмылась в бане в субботу, а десяти дней не прошло, как сродственница приехала, так я и с ней еще в бане обмылась.
— Часто обмываться в бане такое же излишество, как чревоугодие. Не телом мы грязны, а душой! О чистоте души чаще мысли, а не о том, чтоб пазухи без нужды обмывать. Блаженные Божьи люди, юродивые, на навозном гноище спят, струпьев не омывают, а Господу приятны! А что толку, что иная жена сладкое воние — отец Логгин покрутил носом — медовое испускает, если она тем самым на грех мужей искушает? Христос в воды входил, только чтобы окреститься. Да ноги омывал после многотрудной дороги. А наши жены так и плещут водицу ушатами! Так и бродят взад-вперед с пустыми почерпалами!.. Ты омойся в канун светлого праздника, как на тот свет преставиться время пришло — омойся, перед таинством брака мытье — не грех. А ведь у наших жен, как не глянь — все из бани дым коромыслом!
— Истинно, отче, — смиренно ответила Феодосия.
— А с бани все и начинается… Римская империя сколь могуча была, а взяли моду их патриции решать дела в банях, термах, по — ихнему, по — римски. А где баня, там, известно, и блуд, и грех содомский. И рухнула империя!
— Ой, батюшки! Из-за бани?! Али сваи подгнили?
— Все прогнило насквозь!
— Спаси и сохрани…
— А ты, Феодосия, теперь, как в баню пойдешь, так и вспомни Римскую империю.
— Непременно, отче, помяну их, грешных.
— Или ложилась на живот на землю?
— Одиножды только, — призналась Феодосия, — в норку мышиную хотелось взглянуть. Уж больно интересно мне стало, как там, у мышей, хоромы подземные устроены? И кладовочки, небось, есть, и спаленки?
— Разглядела? — с неподдельным интересом спросил отец Логгин.
— Нет, зело темно в норке было.
— То не с похотью, то не грех, — успокоил отец Логгин. — Говорила другому про его срамоту?
— Золовке внове сказала: ох, Марфа, отъела ты гузно! А батюшке в сердцах рекши, мол, хозяйство вести — не мудями трясти.
— И что же он? — заинтересовался отец Логгин.
— Огрел меня поперек спины поленом.
— Верно содеял! А подсматривала ли ты чужую срамоту в бане, либо тайно, либо во сне, либо у сирот?