Дьявол помог старику подняться, недовольно попеняв, что Борзеевич потерял форму. Борзеевич не в первый раз занимался с нею, но никогда раньше не демонстрировал свои выдающиеся способности так явно, поставляя себя на многие головы выше. Манькины брови поползли вверх еще выше. Это что же, дурили ее, когда она жалела Борзеевича, таская на себе как куль с мукой, когда он, растянувшись под деревом, вопил как пострадавший?
— Ну… — оба повернулись в ее сторону, один снисходительно с ехидцей, второй строго.
Манькины плечи опустились. Из всего она поняла только одно — ее осмеяли. Выходит, зря она собой гордилась, радуясь, что успехи ее намного превосходят Борзеевские.
Борзеевич отправился в пещеру, опробовать баню, а она в этот вечер, может быть, впервые поняла, что никакой физподготовки у нее не было и в помине. Дьявол забыл, что она человек. В пещеру Манька вернулась выжатая, как лимон. Пот с нее еще долго струился градом, и живая вода не сразу вернула силы. Мышцы живота, рук и ног болели, будто ее растягивали на дыбе. Порка была подобна массажу. Последние метры она ползла, лишившись сил.
Когда вползла в пещеру, Дьявол и чистый и подстриженный Борзеевич, в трусах, с полотенцем на плечах — постиранные штаны его висели на веревочке, рядом с портянками, в которых просвечивали дыры, сидели на земле, скрестив ноги в позе лотоса, и пили кипяток из кружек. Заметив ее, Борзеевич молча, с достоинством, поставил между ними еще одну кружку с кипятком, накрытую ровно срезанным ломтиком железного каравая, как бы приглашая присоединиться. Манька приняла приглашение, уминая железо и запивая кипятком, украдкой рассматривая стариковские дряблые мышцы, которые с опытным мастером никак не вязались. Пожалуй, она его зауважала — не стоило судить по внешнему виду о сути. И обрадовалась, когда Борзеевич, накрасовавшись всласть, вернулся в обычное состояние, собираясь оставить пещеру, запросто попросил у нее полушубок, чтобы и она могла помыться, не смущаясь.
Манька разобрала вещи и протянула ему дополнительно теплый свитер. Не хватало ей еще одного Дьявола!
— Полушубок у меня тоже дырявый стает, — она показала ему внушительную потертость на спине, которая просвечивала ветхостью против света.
— Если так дело пойдет, к финишу придем голые, — огорчился Борзеевич, со скорбным выражением постояв над своими изношенными лапотками. Он неохотно достал из рюкзака новые, обулся и вышел. Дьявол вышел следом, сочувственно нарочито громко вздыхая: о-хо-хо, о-хо-хо…
