Я не знал, что делать: то ли бежать вслед за ней, то ли возвращаться в кабинет к Шевченко, чтобы сочувственно хлебнуть по глотку из его плоской фляжки. Секунду-другую я стоял, убеждая себя, что блажь у Веры вскоре пройдет — такое с ней уже бывало не раз. Потом закурил сигарету, щелкнув новой газовой зажигалкой, и направился домой. У меня было о чем писать.
До Люблино я добрался вскоре после полудня. В пути то и дело оглядывался через плечо и озирался по сторонам. Эта привычка вошла у меня в плоть и кровь лет двадцать пять назад, а точнее — 16 июня 1968 года, когда кагэбэшники увели из дома отца.
Помнится, была суббота — священный для евреев день отдохновения. Ареста мы ждали со дня на день. Отца бросили в лагерь ГУЛАГа за открытые протесты против подавления «пражской весны», а по отбытии срока добавили еще за то, что как правоверный еврей он свято соблюдал обычаи сынов Израилевых.
Но вот КГБ вроде как бы упразднили, и постоянная настороженность во мне несколько ослабла. Однако из-за облавы и жестокого обращения милиционеров с торговцами орденами и медалями прежняя подозрительность и беспокойство мигом вернулись ко мне.
В квартире было неуютно, холодно, словно в морозильнике для хранения мяса. Радиаторы замерзли, как мозги у бабушки Парфеновой, которая забыла открыть кран в системе отопления. Постучав гаечным ключом по пустой трубе отопления и поставив на огонь газовой плиты кофейник, я заложил в пишущую машинку пару листов чистой бумаги и старую потертую копирку.
Я решил писать очерк с учетом того, о чем говорил Рафик: вспышка национализма вызвана тем, что, хотя и произошел переход от покорного рабского состояния к свободному обществу, жизнь среднего гражданина лучше не стала. Она еще больше ухудшилась, вызвав ностальгию по прошлому. Неудивителен поэтому и всплеск спроса на ордена и медали, из-за них стали даже убивать. Торгаши, в свою очередь, начали избивать тех, кто, по их мнению, представляет угрозу их бизнесу. Вот милиция и столкнулась с резким ростом тягчайших преступлений.
Набрасывая, переписывая и шлифуя текст, я всячески старался удержаться от того, чтобы не подсластить пилюлю, встав на проправительственную точку зрения и используя официальные доводы. Часы шли, пепельница наполнялась окурками, запасы кофе катастрофически таяли. Получилось шесть страничек текста через два интервала — полторы тысячи слов, результат творческого порыва. Если очерк напечатают, я получу неплохой шанс добраться до истинных мотивов убийства Воронцова.
