— Ну а тебя-то за что загребли?
— Да попал в облаву вместе с торговцами орденами.
— А-а, так ты, стало быть, с черного рынка.
— Нет, вообще-то, я свободный журналист, но случайно в неудачное время оказался не в том месте. А тебя за что?
— За мясо.
— Спекулировал, что ли?
— Ага, спекулировал. Купил в Смоленске по дешевке, а в Москве продавал с приличным наваром.
— И тебя за это арестовали? По-моему, ты обыкновенный предприимчивый торговец.
— А это ты им расскажи.
— И расскажу.
— Вообще-то, я инженер.
— Инженер? Вот как? Да вы совсем не похожи на инженера, — сказал я по-английски, прибегнув к старой привычке, приобретенной за годы заключения.
Там мы всегда проверяли так новых сокамерников, выявляя «подсадных уток»; большинство политических заключенных говорили немного по-английски, а информаторы КГБ были, как правило, темными тупицами. Какие там иностранные языки! Такой нехитрой уловкой удалось выявить нескольких стукачей, пока нас не засек один из тюремщиков и не стал подсаживать своих людей, знающих английский, чтобы следить за нами. Мы говорили по-английски, когда хотели, чтобы охранники не поняли нас. А иногда просто болтали, скажем, о погоде, чтобы подразнить охрану.
— И что вы кончали? Где защищали диплом? — спросил я далее.
— Не один, а целых два, — тоже по-английски ответил незадачливый спекулянт мяса с какой-то гордостью и даже вызовом. — И оба в Бауманском…
— Серьезное заведение.
— Не то слово. Самое серьезное, — продолжал он по-английски. — А потом все полетело к чертовой матери. Мне светила карьера в оборонке, но в одночасье я стал никем.
— Урезали военные заказы?
— Еще как! Вот они, издержки демократии. Ломать только горазды.
— Но кто как на это смотрит.
— А вы за демократию?
— Всю жизнь за нее боролся.
— Ну и я тоже. Да и вся моя семья. Пока не прочувствовали на своей шкуре ее цену. Пока у жены не стало в чем выйти, а сын не мог купить себе даже простенький кассетный плейер. — Он замолк на минутку и улыбнулся, собираясь привести самый убедительный довод. — Потом они увидели, как Виктор торгует на улице мясом, чтобы свести концы с концами. — Он улыбнулся еще шире. — Тут уж нашему терпению тоже пришел конец, простите за каламбур.
— Хорошо сказано, Виктор.
— А теперь они ждут не дождутся возвращения коммунизма.
По-английски он говорил не так свободно, как я, но все же довольно сносно. Я опять принялся делать заметки в записной книжке, но услышал знакомый голос:
— Катков?
Так и есть — Шевченко. Он стоял в коридоре и самодовольно ухмылялся, видя меня в камере, за решеткой.
