Когда встревоженный духовник ушел, Екатерина резко села на постели, довольно улыбаясь. Рисовая пудра осыпалась с румяных щек.
— Ну, как? — спросила она Анну Брюс. — Я была убедительна?
— Думаю, он поверил, — фыркнула фрейлина. — Я и сама прослезилась, услышав ваш слабый голос. Никто не остался бы равнодушным, увидев такое бледное и прекрасное лицо…
— Я старалась! Надеюсь, мы использовали не все белила и пудру? — заволновалась Екатерина. — Во время встречи с императрицей я должна выглядеть изможденной и бледной.
— А вы уверены, что встреча состоится?
— Об этом мы узнаем утром, — усмехнулась Екатерина. — А сейчас мне нужно продумать, что именно я скажу императрице. Чтобы хорошо защищаться, нужно уметь вовремя нападать.
Уже к полудню Екатерина знала, что испуганная словами священника императрица согласилась дать аудиенцию великой княгини. Екатерине надлежало прибыть в уборную Елизаветы к восьми часам вечера.
— Замечательно, — воскликнула Екатерина. — Лучшего места и не придумать. Она хорошо знала эту огромную темную комнату. Полумрак позволит скрыть слишком живой блеск глаз и лихорадочный румянец. Немного пудры, и все пойдет, как по маслу.
Когда она вошла, то едва держалась на ногах от волнения. Бессонная ночь дала о себе знать — и белила не понадобились — великая княгиня действительно выглядела изможденной и бледной. За ширмой она услышала шорох и голос великого князя, который, не стесняясь, переговаривался с Александром Шуваловым. "Собрались трупоеды, — злорадно подумала Екатерина, — посмотрим еще, кто кого".
Из-за ширмы появилась погрузневшая и резко постаревшая Елизавета. Вспомнил бы дядя Фридрих о "та-аких поцелуях", глядя на эту умирающую женщину? Императрица села в свое любимое, продавленное под ее весом кресло, и надменно взглянула на бледную, но решительную Екатерину. Открыла было рот, чтобы начать обличительную речь, но великая княгиня ее опередила:
— Ваше величество, умоляю вас, выслушайте! — она стремительно рванулась вперед, упала на колени и проехалась на платье по скользкому, натертому полу. Как на горке! — мелькнула шальная мысль. — Не знаю, чем я вас прогневала (да уж как не знать-то!), кто наговорил на меня (и это известно!), но чувствую, что навсегда лишилась главного, что держало в России — вашей любви и родственного расположения. Без вас — мне жизнь больше не мила! (Сомнительное утверждение, но, думается, должно помочь. Императрица обожает громкие слова и пустые признания.) Посему прошу вас отпустить меня к матери — замаливать грехи и оплакивать свою судьбу. (Слышала бы это сейчас Иоганна!). Не домой, ибо дом мой здесь, но туда, где я смогу молиться и вспоминать о России.
