Тихо, Стюарт, это – Авен-Езер. Я не могу разглядеть ее в темноте, зато вижу ее клеймо: белое сердце и крестик посередине – оно призрачно колышется на фоне черной массы. При клеймении мы пользуемся заморозкой, а не каленым железом, поэтому вместо привычного рева телят и запаха паленой шерсти и мяса у нас эта процедура проходит в сопровождении тихого шипения газа. Тяжелое медное клеймо на деревянной палке стоит в обмотанном изолентой ведре, в котором шипит сухой лед и метиловой спирт, а мы пытаемся уложить теленка на опилки. На его боку выбривается небольшой участок, к которому прикладывается замороженный металл, а дальше его надо продержать в таком положении одну минуту. Если все сделано правильно, то потом на этом месте отрастает белая шерсть. Почему перечеркнутое сердце? Когда-то этот знак был символом Кислотного теста, олицетворяющей что-то вроде духовной чистоты.
Лучше всего это клеймо удалось поставить на Авен-Езер – то ли металл был холоднее, то ли мы ее чище выбрили, а может, просто потому, что она была абердин-ангусской породы, а белое лучше смотрится на черном. Ее клеймо втрое увеличилось в размерах, так как было поставлено много лет тому назад, однако по-прежнему выглядит отчетливо и ясно. Это клеймо придает ей величественный вид. Действительно, Авен-Езер с самого начала возглавила стадо, как только осознала, что обладает самым красивым клеймом, и ее авторитет со временем только увеличивался. К тому же она обладала недюжинной отвагой, и когда стадо в очередной раз собиралось у изгороди, чтобы выразить недовольство ухудшающимся качеством пастбища, во главе его всегда стояла она. Таким образом, Авен-Езер стала выразительницей интересов всего населения восьмидесяти акров наших земель – коров, телят, волов, быков, овец, лошадей, коз, ослов и прочей вегетарианской живности.
Я воздержусь от термина «делегат».
Бремя верховодства не было легким. Она дорого платила за свои марши протеста в разгар зимы и баррикадные схватки. Она была обвешана назойливыми колокольчиками, стреножена и увенчана ярмом из крепкого ясеня, которое вздымалось на ярд над ее шеей и на столько же опускалось вниз, чтобы она не могла прорваться сквозь колючую проволоку. Конечно, все это действовало только до тех пор, пока ее не обуревала настоящая решимость, так как все наши заграждения в эти первые годы стояли лишь с молчаливого согласия их обитателей весом в полтонны каждый. Чего только не испытала на себе ее шкура – камни, комья земли, консервные банки, инструменты, подпорки для палаток, а однажды дождливым вечером после многочасовых пограничных споров – даже горящие круглые свечи.
