Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы.
Иисус
Если тебе нечего сказать, болтай дальше, – как-то посоветовал мне мой двоюродный дед в приливе арканзасского оптимизма.
– Это можно сравнить с ситуацией, когда тебе нечего подать на обед, кроме воды и соли; однако если ты поставишь воду на огонь и подсолишь ее, очень может быть, что кто-нибудь в этот момент возьмет и задавит одну из твоих элитных куриц, а потом еще и заплатит тебе за это.
Будучи халтурщиком, занимающимся словоблудием, я часто следовал этому совету, получая в последний момент вполне съедобное жаркое.
– Однако же, – добавлял мой дед, – никогда не приглашай к себе гостей в надежде на «а вдруг». Потому что на помощь свыше никогда нельзя полагаться.
Однако, видимо, я позабыл об этом дополнении, так как собрал полный стол читателей с урчащими животами, вода кипит, а курицей и не пахнет.
Честно говоря, когда эпопея с Марагом и его картой провалилась, я даже перестал смотреть на дорогу, пролегавшую рядом с курятником, и начал мечтать только об одном – как бы улизнуть с кухни. Пусть Джэн Веннер внесет исправления в меню: «Вычеркни куриное жаркое как фирменное блюдо и раскрой окна, а то уже вся столовая им провоняла!»
Хваленое Тайное Святилище? Его проще было обнаружить в Огайо, чем болтаясь здесь в Гизе и наблюдая за горничной, обсасывающей хурму, – я даже заговорить с ней не мог. «Сегодня жарко», – это единственное, что я мог из себя выжать, хотя знал, что ее зовут Кафузалум, а фруктовый сок соблазнительно стекал на пол. Ее глаза точь-в-точь как пуговицы ее готового распахнуться форменного платья.
Я знаю, что она говорит по-английски. Я неоднократно слышал, как она щебечет в соседних номерах, толкая перед собой тележку с чистым бельем и еле удерживая в платье свое спелое смуглое тело, но у меня никогда не было повода завязать с ней разговор, и все наше общение исчерпывалось «приветами» и благодарностями даже тогда, когда она одаривала меня своей самой дорогостоящей улыбкой, блестя резцами в четырнадцать каратов каждый. Так продолжалось до полудня того дня.
Я спешил в гостиницу с потрясающей находкой. В нагрудном кармане рубашки у меня лежала древняя римская или греческая монета с отчетливым благородным профилем, выступавшим над изъеденной временем бронзой. Если не считать «понтиака» 66-го года, ничего более замечательного я еще в своей жизни не находил.
