Когда Кузнецов уехал в Москву, вся кубанская окололитературная рать вздохнула с облегчением. Она не рискнула затормозить издание первой книги лучшего приятеля поэта – Горского (дебютный сборник Горского "Бесконечность" вышел в 1967 году). Но опустила перед ним шлагбаум в Союз писателей, попытавшись утопить его в вине. А много ли этому давно уже физически нездоровому человеку надо было? Последние годы жизни Горского превратились в настоящий ад. Его уже никто не печатал. Дали какую-то конуру. Кузнецов потом недоумевал: "Но что это была за квартира? Глухая комната в старом одноэтажном доме. В ней не было ни одного окна, и только в потолке чуть брезжил стеклянный квадрат, не пропускавший света даже в солнечный день… Это была не квартира, а капкан, из которого живым выйти ему уже не было дано".
Ну а на Неподобе кубанское литначальство отыгралось уж по полной программе. Выход дебютной книги поэта "Огненный цветок" оно затянуло аж до 1972 года, когда многое в его стихах успело устареть. Да, в начале 1960-х годов Неподоба, как и Кузнецов, имел огромный потенциал. Они даже в чём-то поначалу были похожи. Неподоба, вспоминая своё детство, писал:
Была послевоенная весна,
Оттаивали в пасмурной станице
Поля, дороги, облака, криницы –
Всё то, что заморозила война.
Эта картина была хорошо знакома и Кузнецову. Он её дал только чуть иначе, по-своему. Кузнецовский вариант начинался так:
Послевоенные годы… Я помню мой городок,
Безбрежные сковывал лужи тонкий и бледный ледок.
А у ларьков по суткам обоймы очередей.
Хлеб выдавали по карточкам, но не было хлеба вкусней.
Конечно, огрехи были и у Неподобы, и у Кузнецова. Но ребята брали своей искренностью. Потом они выросли. И что? Кузнецов нашёл новый образ в подаче этой темы, вспомним хотя бы его стихи начала 1970-х годов "Возвращение" или "Завещание". А Неподоба так и застыл в своём поэтическом мышлении на уровне середины 1960-х годов. Это я к тому, как важно быть напечатанным и услышанным вовремя. Неподобу кубанское литначальство искусственно задержало, не пустило в нужный момент в большую литературу, и человек, по сути, сломался. Он сначала остановился в своём развитии, а потом попросту стал деградировать. Лихоносов позже очень точно заметил, что стихам Неподобы не хватало страдания.
Это не значит, что все, кто нашёл в себе силы вырваться из провинциального омута в Москву, потом обязательно обретали шумную известность. Москва – это тоже не мёд. В столице, естественно, возможностей, чтобы заявить о себе, подняться, всегда было больше. Но и скрутить башку здесь проще. Олег Чухно, к примеру, тоже, как Кузнецов, думал, что если переберётся с Кубани в Москву, быстро докажет свою востребованность. Однако Москва встретила его весьма неприветливо. Её не впечатлили ни футурологические изыски бывшего кубанского учителя, ни акмеистические опыты. Чухно так и не смог подняться выше окраинного поэтического мышления и поэтому вскоре вынужден был не солоно хлебавши возвратиться в провинциальный ад. Он впоследствии так и умер в безвестности в каком-то заштатном станичном доме инвалидов.
