Недаром головой качаешь часто.
Я в Библию смотрю, как в микроскоп,
И плаваю в словах Экклезиаста.
В великой мудрости живёт печаль.
Чем больше знаешь, тем она сильнее.
Она растёт, она наш капитал,
И нам нельзя уже расстаться с нею.
Что было и что будет – суета.
Кривая и останется кривою.
Но есть у слов большая высота.
Вот здесь уже киваешь головою.
И может статься, что наш белый свет
Задуман был как суета сует.
3.
Кончай, пластинка. Покружилась вдоволь.
Похоже, ты – ну, вылитая я.
Ты так послушна, так всегда готова
Кружиться в тёмных дебрях бытия.
Тебя, склонившись, бедная иголка
Царапает, вытаскивая боль.
Тебе давно невыносимо горько,
Печальная тебе досталась роль.
Меня царапает игла другая,
И из меня опять на белый свет,
От жажды острой жить изнемогая,
С оглядкой вышел медленно сонет.
И он кружиться будет, как пластинка,
С надеждою, задумчиво и тихо.
4.
Без объявления стучится строчка
Осенним вечером часам к восьми.
Со словом просится, конечно, точка,
И запятая просится: "Возьми".
Иная строчка, словно ожерелье.
Слова сияют, точно жемчуга.
Другую вдруг постигло ожиренье,
У толстых слов всегда растут рога...
И есть слова, что умирать готовы
Или идти легко на компромисс.
И есть такие – им нужны подковы.
Будь начеку, поэт, посторонись.
Пускай бегут себе подальше, мимо.
Поэзии нужны слова без грима.
5.
Я очень временный хозяин стен,
Благодарю и временную крышу.
Ведь я уже давно доволен тем.
Что всех рыданий ветра я не слышу.
И дождь, как будто не жалеет труд,
И стены чисты и всегда умыты.
Картины в окнах разные растут.
Какая радость: окна плодовиты.
Я процветаю в бедности святой,
Любуюсь подвигом цветущей орхидеи
И, кроме верной точки с запятой,
Я двоеточием ещё пока владею.
Другим владениям твоим, поэт,
Цены базарной не было и нет.
6.
В пространстве громко дышит моя грудь.
Сирень на столике, словно сиделка.
Во времени кратчайший путь
Охотно, честно совершает стрелка.
Надежда варится точь-в-точь, как суп,
И через час она уже готова.
Немного позже и с бесцветных губ
