Разносится в поезде эхо.
А в окнах вагона слепит красота –
Для зрячих пустая потеха.
Уткнувшись в газету, зевает юнец.
Семейство жуёт и скучает.
Зачем ты придумал мир этот, Творец?
Никто никогда не узнает.
Одним – от рожденья по гроб темнота,
Другим – видеть свет, как привычка...
"Подайте слепому за ради Христа!" –
Грохочет в полях электричка.
В БОЛЬНИЧНОМ САДУ
Н.А.
Больничный сад зарос травою.
Сжигают мусор у оград.
И над опавшею листвою
Последний кружит листопад.
И там, в осеннем запустенье,
За лёгкой дымкой пустоты,
Ребёнок, напрягая зренье,
Следит, как падают листы.
Его глаза сквозь толщу стёкол
Едва улавливают их.
Но, озираясь одиноко,
Он, может, счастлив в этот миг?
Ему так хочется запомнить
До бесконечных мелочей
И сад болезненно огромный,
И листопад, совсем ничей...
Потом, когда больное зренье
Устанет всматриваться в тьму, –
Души ранимые прозренья
Помогут мир открыть ему.
***
Л.
Твои волосы с рыжим отливом,
Развеваясь, по ветру летят.
Над пустым и остывшим заливом,
Как плавник, розовеет закат.
Позабылись здесь дрязги мирские,
И не помнит душа о тоске,
Только катятся волны морские,
В золотом зарываясь песке.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Холодная осень... А Бунин – с афиши
Глядит недоверчиво: может, во сне
Он видит Россию, московские крыши,
Знакомые улицы в рыжем огне.
Родные названья! Волхонка. Ордынка.
Но дальше – чужие на всём имена.
От Божьего храма и старого рынка
Остались руины. Не те времена.
Он смотрит устало, с тоской эмигранта,
На милую родину, прах деревень,
Кладя на алтарь непомерность таланта,
Как странник кладёт свою ношу на пень.
А там, в небесах, так легко и маняще
Летает, как прежде, всё та же листва,
И дождик идёт затяжной, леденящий...
Холодная осень. Россия. Москва.
***
Уже ты, брат, заматерел:
Легко и просто
Глядишь на Божий мир в прицел
Креста – с погоста.
Друзья и недруги лежат
В могилах рядом.
И птицы черные кружат
Над гиблым садом.
Но не возьмешь нас на испуг,
Мы тёрты, биты.
