любить в пределах жизненных, границ...
А после жизни — всё послать подальше?!
Жестоко слишком... Что-то предпринять
необходимо — до сошествия в пучину:
родить ребенка, птичку не поймать,
березку воспитать или рябину.
Пока связует с жизнью нить —
во тьме вселенской пару слов нашарить
и песенку на небо запустить,
игрушечную, как воздушный шарик...
МОЖЕТ, ВСЁ ЖЕ...
Умопомрачительная весть:
я ещё "не "там", а где-то здесь!
Вот она — цепочка от сортира,
унитаз, изгибистый, как лира.
Вот моя рябинка подросла —
лапкою душистою трясла.
Вот моя соседка — сто пять лет —
бдит, перекрестившая рассвет.
Умопомрачительная власть
нами, глухарями, занялась:
вдалбливает в замшевое ухо, —
может, всё же — удалась житуха?
***
Я сговорчивый теперь:
до стакана дотянулся.
Уходя, поглажу дверь,
чтобы мир не содрогнулся.
Предрекали, что зима
нынче женственною будет.
От зимы я — без ума:
ходуном сугробы-груди!.
Я иду наискосок
парка... Дерзости не прячу.
Совершаю марш-бросок,
молча — в сторону удачи.
А удача — не беда,
всё равно, в каком обличьи,
лишь бы рядом, а куда...
да хоть к черту на кулички!
***
Ударил друг по тормозам,
истошно заскулили шины...
Я на шоссе в безлюдье, сам
послушно вышел из машины.
Махнул приятелю рукой,
и тот умчался, в даль влекомый.
В моей душе возник покой
и мир, доселе — незнакомый.
Торчат дорожные столбы,
и свист железный — вдоль дороги,
И, заглянув за край судьбы,
не смог я сдвинуть с места ноги.
***
Чья-то старость — резон.
Чья-то старость — трезвон!
А моя — летаргический сон…
Слышу: капает кровь —
рассекаема бровь.
А я грешному миру шепчу: будь здоров.
Вереница писак,
за отсутствием слов,
занята обретением шляп — не голов…
Мир меняет не музыку мозга,а ритм.
Власть желудка над всем вездесущимцарит!
Не читают с амвона молитвы —бубнят.
Не ласкают поэты стихами —звенят!
Ну, а я не поэт — летаргический сноб,
невидимку поглубже напялил на лоб.
