И снова кто-то, незаметно подкравшись, высыпал на мою мокрую голову горсть пыли, и снова все смеялись весело, как дети, притопывая, всплескивая руками, а я сполз с подоконника и свалился на койку, чувствуя себя раздавленным шутками.
За окном говорили, успокаиваясь:
- Горяч больно!
- Из пожарной бы кишки полить его...
- Кто бы свел мальчонку в участок?
- В аптеку?
- И то! Положить на крыльце, а уж аптекарь распорядится.
- Эй, Коська, вставай! Можешь идти?
- Обмер...
- Надо нести его.
- Это тебе, Саша, надо!
- Отчего - мне?
- Там кабак рядом...
Засмеялись.
- Ну, ладно, я снесу,- согласился Саша и заговорил ласково:
- Эх ты, кусок... Ну, ничего, не пищи! То-то вот,- озоруете вы, материны дети, а я возись с вами ни за что ни про что...
Словно он каждый день таскал в аптеки изуродованных мальчиков.
Зрители разошлись, и снова на улице стало тихо, точно "а дне глубокого оврага.
Воскресный вечер. Красноватые отсветы блестят на стеклах окон единственного дома, видного мне из подвала. Дом-в два окна, старенький, осевший к земле, он похож на нищего, который утомленно присел между двух растрепанных заборов. На лице его застыло сердитое уныние.
По улице бегают дети, поднимая облака розоватой пыли; где-то близко играют на гармонике, рычит пьяный ломовой извозчик, костлявый великан, по прозвищу Сушеный Бык.
Примостившись на подоконнике, я слушаю чью-то ленивую речь:
- От запоя молятся ему потому, что он сам пьяница был...
- Ну-у,- недоверчиво тянет другой голос,- это не резон для святости; эдак-то у нас половина улицы святых...
Первый голос сердито прерывает невера:
- А ты - слушай! Идет он, пьяненький, рано утречком домой, а солдаты христианам головы рубят...
- Чьи солдаты?
- Ихние...
Голоса звучат тягуче, в каждом слове чувствуется клейкая русская ленца. И солнце заходит лениво, как будто ему известно, что завтра оно будет светить тем же людям, услышит те же речи.
Маленькая девочка идет мимо моего окна и, отирая слезы, шепчет громко:
- Ведьма... погоди!
- Рубят, значит. Поглядел Вонифантий, поглядел, а был он доброй души человек, хотя и богач...
- Что ж, и между богачами добряки есть, примерно - Троеруков, Петр Иванов...
Какая-то женщина просит:
- А ты не перебива-ай!
- Я - к слову.
- Да. Поглядел, да и говорит: "Ах вы, говорит, такой-сякой народ! За что вы этих избиваете насмерть? Я, говорит, сам во Христа верую!" Тут его сейчас схватили и - р-раз! - тоже голову напрочь. А он преспокойно взял ее за волосья, положил под мышку себе и пошел по улице и пошел!
