Козлов остановился у ворот одноэтажного, приземистого дома о пяти окнах и, посмотрев налево, направо, удовлетворенно проговорил:
- Самая милая и житейская улица в нашем городе, улица для сосредоточенной жизни, так сказать...
Клим никогда еще не был на этой улице, он хотел сообщить об этом историку, но - устыдился. Дверь крыльца открыла высокая, седоволосая женщина в черном, густобровая, усатая, с неподвижным лицом.
- Это - уважаемая домохозяйка Анфиса Никоновна Стрельцова, рекомендовал ее историк; домохозяйка пошевелила бровями и подала руку Сангину ребром, рука была жесткая, как дерево.
- Стрельцовы, Ямщиковы, Пушкаревы, Затинщиковы, Тиуновы, Иноземцевы старейшие фамилии города, - рассказывал историк, вводя гостя в просторную комнату с двумя окнами - во двор и в огород. - Обыватели наши фамилий своих не ценят, во всем городе только модный портной Гамиров гордится фамилией своей, а она ничего не значит.
Клим, почтительно слушая, оглядывал жилище историка. Обширный угол между окнами был тесно заполнен иконами, три лампады горели пред ними: белая, красная, синяя.
"Цвета национального флага", - сообразил Самгин и почувствовал в этом нечто хотя и наивное, но - трогательное.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены - старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом углу, - большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братаны, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
- В записках местного жителя Афанасия Дьякова, частию опубликованных мною в "Губернских ведомостях", рассказано, что швед пушкарь Егор - думать надо Ингвар, сиречь, упрощенно, Георг - Игорь, - отличаясь смелостью характера и простотой души, сказал Петру Великому, когда суровый государь этот заглянул проездом в город наш: "Тебе, царь, кузнечному да литейному делу выучиться бы, в деревянном царстве твоем плотников и без тебя довольно есть". В шведскую кампанию дерзкий Егор этот, будучи уличен в измене, был повешен.
Рассказывая, старик бережно снял сюртучок, надел полосатый пиджак, похожий на женскую кофту, а затем начал хвастаться сокровищами своими; показал Самгину серебряные, с позолотой, ковши, один царя Федора, другой Алексея:
- Ковши эти жалованы были целовальникам за успешную торговлю вином в царевых кабаках, - объяснял он, любовно поглаживая пальцем чеканную вязь надписей. Похвастался отлично переплетенной в зеленый сафьян, тисненный золотом, книжкой Шишкова "Рассуждение о старом и новом слоге" с автографом Дениса Давыдова и чьей-то подписью угловатым почерком, начало подписи было густо зачеркнуто, остались только слова: "...за сие и был достойно наказан удалением в армию тысяча восемьсот четвертого году". И особенно таинственно показал желтый лист рукописи, озаглавленной:
