— Ты волнуешься, — сказал Келлхус, — при виде этих тварей.
По роще пронесся ветерок, и бесчисленные лепестки закружились в воздухе, словно на незримых нитях. Ахкеймион смотрел, как один из них опустился на лобок твари. К чему держать демона здесь, среди красоты и покоя, где он подобен раковой опухоли на коже девушки? Зачем? Тот, кто сделал это создание, ничего не знал о красоте… ничего.
Ахкеймион выдержал взгляд Келлхуса.
— Это волнует меня.
— А твоя ненависть?
На мгновение ему показалось, что все — то, чем он был и чем станет, — жаждет возлюбить этого богоподобного человека. Как не полюбить его, если одно его присутствие — спасение? Но Ахкеймион не мог забыть о близости Эсменет. О ее страсти…
— Ненависть никуда не ушла, — ответил он.
Словно подстегнутая его ответом, тварь задергалась в цепях. Длинные мускулы взбугрились под сожженной солнцем кожей. Цепи залязгали. Затрещали черные сучья. Ахкеймион попятился, вспомнив тот ужас со Скеаосом в катакомбах Андиаминских Высот. Конфас спас его той ночью.
Келлхус не удостоил вниманием тварь, он продолжал говорить.
— Все люди сдаются, Акка, даже если они ищут власти. Сдаваться — в их природе. И вопрос не в том, сдадутся ли они, а кому именно они сдадутся…
«Твое сердце Чигра-а… я сожру его, как яблочко…»
— Я… я не понимаю. — Ахкеймион отвел глаза от демона и встретил пронзительно-голубой взгляд Келлхуса.
— Некоторые, как Люди Бивня, отдают себя — действительно отдают себя — только Богу. Их гордость оберегает тот факт, что они преклоняют колена пред тем, кого они никогда не видели и не слышали. Они могут унизить себя без страха саморазрушения.
«Я сожру…»
Ахкеймион поднял дрожащую руку, прикрываясь от солнца, чтобы увидеть лицо Воина-Пророка.
— Бог лишь испытывает, — говорил Келлхус, — но не разрушает.
— Ты сказал, «некоторые», — сумел сказать наконец Ахкеймион. — А что с остальными?
Краем глаза он видел, что лицо твари собралось, как сжатый кулак.
— Они подобны тебе, Акка. Они предадутся не Богу, а себе подобным. Мужчине. Женщине. Когда один предает себя другому, не нужно оберегать гордость. Это выше закона, здесь нет догмата. А страх разрушения есть всегда, даже если в него и не веришь по-настоящему. Любящие ранят друг друга, унижают и бесчестят, но никогда не испытывают, Акка. Если они по-настоящему любят друг друга.
Тварь билась в цепях, словно зажатая в незримом гневном кулаке. Внезапно пчелы зажужжали над левой стороной его черепа.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
