Папа в эту осень никуда не уезжал.
– Надоели мне командировки, – говорил он, – посижу-ка я дома в ватном халате и в теплых шлепанцах.
Изредка мы ездили к дяде Юре навещать Нюрочку. Ей там было очень неплохо. «Кедр ливанский» ее баловал, а тетя Люка воспитывала. Нюрочка у них чувствовала себя как дома.
А мы с папой жили по-холостяцки. Квартирка у нас приличная, в новом доме – две комнаты с кухней и мусоропроводом. Жить можно. И, несмотря на то, что в доме у нас не было женщин, порядочек у нас был. Как на корабле. Матросский порядочек. Ведь посуду-то мыть несложно, особенно под водогреем, да и посуды-то кот наплакал.
В школе у меня все шло нормально, только мне как-то расхотелось острить, и Наташка говорила Оле:
– Он стал неинтересный.
Как будто я ужасно хотел казаться интересным. Просто… Ну, ладно, все это ерунда на постном масле.
Ольга и раньше к нам приходила, а тут просто так зачастила, что житья мне от нее не стало: то посуду не так помыл, то пол не так подмел… Папе она заявила, что мы какие-то «неухоженные» – слово-то какое выкопала! – и что мужчинам обязательно нужна нянька. И батя согласился.
– Что мы тебе, грудные младенцы? – Это я спросил. Сострить попытался.
Папа не понял и сказал:
– Младенцы, Оленька, да еще какие… – И пошел к себе писать. Он очень много писал последнее время и все написанное рвал в мелкие клочки.
В общем, Ольга стала здорово надоедать мне своей заботой. Раз я прихожу, а она лежит в передней, а на ней электрический полотер. Это надо же умудриться! Я вспомнил, как однажды в Лисьем Носу она пробовала меня спасать и чуть не утопила. Подвернулся дядя Юра и так шлепнул ее по одному месту! Меня он шлепнул тоже, а Ольга еще орала:
– Я бы его все равно спасла, если бы вы не подвернулись!
Вот и сейчас мне от ее забот стало тошно, и я сказал:
– Не ходи ты к нам.
– Хожу и буду, и не твое дело.
– Ладно, – сказал я, – приходи, когда меня дома не будет.
Она сказала, что я неблагодарный дурак, и действительно перестала приходить. И опять мы остались одни.
Через некоторое время папа спросил меня, почему не видно Оли. Ну, я ему рассказал – я вообще не могу ему врать, иногда промолчу, если что-нибудь не так, ну, а уж когда он спросит, я не могу ему врать. Хочу, а не могу.
Он не сердился. Он как-то странно посмотрел на меня и сказал:
– Одевайся.
Я думал, что мы пойдем к Оле, но он повел меня совсем в другую сторону. Мы долго шли по городу через Кировский мост, по набережной Кутузова, мимо знаменитой решетки, потом по Литейному, завернули в какой-то переулок и вышли на улицу Маяковского, зашли в какой-то двор и спустились в подвал, нет – в полуподвальный этаж. Папа позвонил.
