Шпион и диверсант.
Он полз ужом на животе,
Он раздвигал кусты,
Он шёл на ощупь в темноте
И обошёл посты.
По свежевыпавшей росе
Некошеной травой
Он вышел утром на шоссе
Тропинкой полевой.
И в тот же самый ранний час
Из ближнего села
Учиться в школу, в пятый класс,
Друзей ватага шла.
Шли десять мальчиков гуськом
По утренней росе,
И каждый был учеником
И ворошиловским стрелком,
И жили рядом все.
Они спешили на урок,
Но тут случилось так:
На перекрёстке двух дорог
Им повстречался враг.
— Я сбился, кажется, с пути
И не туда свернул! —
Никто из наших десяти
И глазом не моргнул.
— Я вам дорогу покажу! —
Сказал тогда один.
Другой сказал: — Я провожу.
Пойдёмте, гражданин.
Сидит начальник молодой,
Стоит в дверях конвой,
И человек стоит чужой —
Мы знаем, кто такой.
Есть в пограничной полосе
Неписаный закон:
Мы знаем всё,
мы знаем всех — кто он.
Елена Родченкова ПЕЧАТЬ ПРОКЛЯТИЯ
Какие светлые, чистые, спокойные лица у родственников на старых, дореволюционных фотографиях. Листаешь домашний альбом и замечаешь, как с каждой страницей меняются следующие поколения.
Строгое, суровое лицо деда-фронтовика, полное надежды лицо моряка-отца, напряжённое — матери, растерянное — сестры, горделивое — мужа, грустное — дочки… Затем много-много фотографий, на которых мы с друзьями — как бы весёлые и непринуждённые, но с колючими, лукавыми глазами. И несколько последних, где лица у всех пусты… Домашний альбом — как история медленного умирания русского духа. И уже не хочется вклеивать туда последние фотографии, где среди мёртвых лиц — и моё — мёртвое. Что это? Усталость стареющей нации, утрата силы духа, обнищание веры или покорность беспросветной действительности, которая дана как будто только для зарабатывания денег? Перелистываю альбом снова и снова и нахожу, что печать тьмы легла на лица людей сразу же после революции.
За давностью лет сложно разобраться, что же произошло, но разбираться нужно.
Некогда веское, тяжёлое и сильное слово "патриот" подряхлело, стало беспородным, как бы бездомным, незаконно изгнанным из родной избы. Мощное слово "русский" превратилось в неуместное, стыдное междометие и ведёт себя, как неловкий слон в посудной лавке. Подряхлеть ему не судьба — велик костяк, а вот выйти из гор пустопорожних плошек без шума и разгрома — не получится.
Большая проблема и со словом "Россия". Оно стало неприятным даже для самих русских. Будто измазалось во что-то, обросло коростой, или само стало той ненужной коростой, что обволакивает тело набрякшего нефтью и раздутого газом нового государственного образования — Корпорации. Коросту потихоньку отшелушивают законами, чтобы нарядить больной пузырь в хрупкие зеркала и стёкла мертвенно-бледных храмов Газпрома и Росатома, украсить жертвенниками торговых центров и капищами мюзик-холлов. Всё готово для процесса перекачивания крови из слова "Россия" в слово "Корпорация" — пустотелого, как годами ждавший своего клоп. Незримый процесс перекачки из слова в слово будет проектироваться в видимом мире, что грозит государству-нации стать почвой для невиданного клопа — государства-корпорации.
