— А ты знала, что я слушаю, как ты там хлопочешь в комнате?
— Ну, конечно, знала!
И они смеялись, и он был счастлив.
Наконец Митя спросил о том, что так грызло его:
— Как ты жила летом в Москве?
Она сразу переменилась, помрачнела. Даже отодвинулась.
— Слушай, никогда меня об этом не спрашивай.
— Но я должен знать!
— Должен? — Тая вздернула брови. — Если ты еще скажешь это слово, мы поссоримся.
Она снова была чужой, неприступной.
— Ну вот что, — зло сказал Митя, — раз ты мне не доверяешь, незачем было тут сидеть со мной!
И когда Митя ожидал, что она обидится и уйдет, Тая снова тихо засмеялась и снова придвинулась к нему.
— Знаешь, за что ты мне нравишься?.. — проговорила она, задумчиво глядя на воду. Луна стояла высоко, и вода теперь казалась светлой; видно было, как медленно плывут мимо ветки, щепки, всякий сор и на поверхности изредка лопаются пузыри.
— За то, что в тебе есть злость. Ненавижу христосиков. Помнишь, обругал меня, когда я плакала... А после того, как ты в саду спас девушку, под нож бросился, я поверила в тебя, в то, что ты сможешь вырваться из этой трясины... Я тоже в болоте не застряну! Нет, нет, ни за что!
Она говорила все отрывистее, с большой силой, упрямо сдвигая брови. Митя любовался ее тонким, четким профилем, почти не слушая. И только потом, гораздо позже, он вспомнил эти слова.
Тая поднялась, закинув за голову руки, потянулась. Под зеленоватым лунным светом черной змейкой сверкнул силуэт ее тонкой фигурки с острой грудью, с острыми локотками закинутых рук.
— А знаешь, Тимоша давным-давно все подметил. О, он умный, ужасно, до тошноты умный... И тебя любит больше, чем родную сестру. Да, да, меня он совсем не любит... Но ты все же водись с ним, он хороший. Он лучше меня.
Она легко, быстро шла перед ним, небрежно бросая слова. Не доходя до дому, остановилась, резко, повелительно сказала:
— Иди. Без прощаний, пожалуйста. Сам никогда ко мне домой не заходи, я позову.
И ушла, не оглядываясь.
С тех пор они виделись раз-два в неделю. Теперь весь мир для Мити был окончательно заполнен ею.
Каждый день по дороге из гимназии он делал крюк, чтобы пройти мимо ее дома. Если Тая ждала его у окна, вечером они встречались.
Он стал хуже заниматься, не брал в руки мандолину. Бросил писать стихи. Леша, подозревая тайну, надулся и почти не разговаривал. Исчез и Тимоша, а вместе с ним заводские ребята. И в гимназии он держался в стороне от других, стал молчалив. Только жирный Малалеев иногда подмигивал ему масляными глазками и нехорошо ухмылялся, а как-то раз прямо шепнул, что видел его вечером с девушкой.
